Загадка штурмана Альбанова
Шрифт:
Письмо Георгия Львовича от 14 сентября:
«Дорогая мамочка. Здесь, в Александровске, было столько неприятностей, Коля («Так он называет лейтенанта Андреева», — пояснила Ирина Александровна) не приехал, из-за него не приехали Севастьянов и доктор. Нас осталось только четверо: я, Альбанов (штурман) и два гарпунера из командующего состава. Младший штурман заболел, и его нужно оставить по совету врача. Когда было мрачное настроение: один заболел, другие не приехали, то Ерминия Александровна решила внезапно, что она пойдет, а я не очень противился, т. к. нужно было хотя бы одного интеллигентного человека для наблюдений и медицинской помощи. К тому же она была на курсах сестер милосердия, хотя бы что-нибудь.
Теперь она уже получила ответ от отца и окончательно решила, что она идет с нами. Вообще, она очень милый человек. И если бы не она, то я совершенно не представляю, что бы я делал здесь без копейки денег. Она получила 200 рублей и отдала их мне, чем я смог продержаться, не оскандалив себя и всю экспедицию… Деньги дядя задержал, и я стою третий день даром, когда время так дорого. Ужасно!
Но ничего, сегодня все как-то улаживается. Уголь морское министерство дало, но за плату, деньги, надеюсь, дядя сегодня вышлет.
Крепко любящий тебя Юра».
Письмо, написанное в Александровске, датировано 14 сентября, но написано оно скорее 10 сентября, в день отплытия, потому как 14-го они были уже в Югорском Шаре, где из с. Хабарово отправили последнюю почту. Что касается ответа отца Ерминии Александровны, из письма Георгия Львовича можно предположить, что оно было разрешающим.
— А известно содержание письма отца, разрешающего ей уходить в плавание? — спросил я Ирину Александровну.
— Насколько мне известно, письма не было, да и не могло быть из-за нехватки времени. Георгий Львович тут немного лукавил. Была телеграмма: «Путешествию Владивосток не сочувствую. Решай сама. Папа».
— Буквально на днях я узнал еще об одной версии, что якобы перед самым отплытием произошли события, внешне чисто коммерческие, которые, может, и сыграли, пусть не главную, но определенную роль в последующих трагических обстоятельствах. Якобы Борис Алексеевич сначала был только одним из акционеров созданной специально для этой экспедиции зверобойной компании, но потом под давлением жены неожиданно предъявил условие: он целиком берет на себя финансирование экспедиции, все другие акционеры должны выйти из дела. Как видите, последнее письмо Георгия Львовича косвенно это подтверждает. По этой причине якобы и вышел из состава экспедиции первый помощник и акционер лейтенант Андреев.
— Точно я не знаю, но, кажется, и это имело место…
— А кто такая Леночка?
— Это какая-то ее подруга… А вот фотография Ерминии Александровны. Она не была красива, но, как говорят, была очень обаятельна. А это ее последнее письмо. — Ирина Александровна осторожно передала мне сложенный вдвое лист.
«14 сентября.
Дорогие мои милые папочка и мамочка!
Вот уже приближаемся к Вайгачу. Грустно думать мне, что вы до сих пор еще не могли получить моего письма из Александровска и, наверное, всячески осуждаете и браните вашу Миму, а я так и не узнаю, поняли, простили ли вы меня или нет. Первый раз в жизни я не послушалась папиного совета, но, право, будь вы здесь, на месте, то вошли бы в мое положение. Ведь вы же понимали меня, когда я хотела ехать на войну, а ведь тогда расстались бы тоже надолго, только риску было бы больше. Если бы только я могла получить весточку от вас, то, кажется, была бы вполне счастлива. Пока все идет у нас хорошо. Последний день в Александровске был очень скверный, масса была неприятностей. Леночка ходила вся в слезах, так как расставалась с нами, я носилась по «городу», накупая всякую всячину на дорогу. К вечеру, когда нужно было сниматься, оказалось, что вся команда пьяна, тут же были те несколько человек, которые ушли, александровские жители, и вообще, такое было столпотворение, что Юрий Львович должен был отойти и встать на бочку, чтобы иметь возможность написать последние телеграммы. Было уже темно, когда мы проводили Леночку и Баумана (больного штурмана) на берег и наконец ушли в море. Леночка долго стояла на берегу, мы кричали «ура», она нам отвечала…
Первый день нас сильно качало, да еще при противном ветре, так что ползли страшно медленно, зато теперь идем великолепно под всеми парусами и завтра должны пройти Югорский Шар. Там теперь находится телеграфная экспедиция, которой и сдадим письма. Эти дни, после выхода из Архангельска, прошли для меня незаметно: первый день так качало, что ничего нельзя было сделать, потом я устраивала аптечку. Мне отвели под нее пустую каюту. Больные у меня уже есть, но, к счастью, пока только приходится бинтовать пальцы, давать хину и пр. Затем я составила список всей имеющейся у нас провизии. Вообще, дело для меня находится, и я этому очень рада. Потом начну сама себя обшивать… Пока холод не дает себя чувствовать, во-первых, Юрий Львович снабжает меня усердно теплыми вещами, а кроме того, в каюте, благодаря нашему отоплению, очень тепло…
Так не хочется заканчивать это письмо. Между тем уже поздно. Так не хочется забыть что-нибудь сказать. Поцелуйте крепко-крепко от меня тетю Жанну и дядю Петю, передайте привет всей нашей милой публике. Куда-то мне придется вернуться? Наверное, уже не в Нахичевань. Об одном умоляю, если папа получит такое назначение, что Арабика нельзя будет везти, то не продавайте, а пошлите его Лене. Кстати, Лена просила передать папе, что если его щенок окажется неудачным, то она может ему прислать от своей собаки (пойнтера). Поцелуйте крепко Лукинишну, Баечку. Просто не верится, что не увижу вас всех скоро опять.
Прощайте, мои дорогие, милые! Как я буду счастлива, когда вернусь к вам. Вы ведь знаете, что я не умею сказать так, как бы хотела, но очень-очень люблю вас и сама не понимаю, как хватило сил расстаться.
Целую дорогих ребят! Ваша Мима.
Если вам не жалко письма, попробуйте написать в село Гольчиху, Енисейской области, а другое в Якутск, — может быть, получу».
— Обратите внимание, как она тепло отзывается о Георгии Львовиче, — сказала Ирина Александровна, когда я осторожно положил письмо на стол, и вздохнула: — Словно она предчувствовала, что больше никогда не вернется… А Арабик — фронтовой конь отца. Она рвалась к отцу в Порт-Артур. Скорее всего, потому и окончила курсы сестер милосердия.
— Но в то время ей было всего 13–14 лет.
Ирина Александровна пожала плечами:
— Она была такая сорвиголова!
— А сохранилось письмо, которое она передала с Альбановым, когда тот уходил со «Св. Анны»?
— Он не принес оттуда никакого письма.
— Но, может, оно просто затерялось?
— Нет, — покачала головой Ирина Александровна. — Насколько я знаю, никакого письма не было.
— А от Георгия Львовича — матери?
— Кажется, тоже не было никакого письма… Конечно же не было. Иначе и мы, и Брусиловы что-то бы да знали, что случилось на «Св. Анне».
— Странно, — растерянно сказал я. — Альбанов ведь сам писал, что они отправили с ним почту. — Я стал листать принесенную с собой книгу В. И. Альбанова. — Вот: «Георгий Львович, Ерминия Александровна и Шленский заняты другим делом: они пишут. Боже мой! Что они пишут с утра до вечера вот уже целую неделю? Мне иногда становится страшно: каких размеров, какого веса дадут они нам почту отсюда в тот далекий мир, где люди живут и настоящим, а не только прошедшим и будущим, как у нас на «Св. Анне». Но, к моему удивлению, почта оказалась очень невелика, не более 5 фунтов». И почта, и судовые документы вроде бы были в одной запаянной банке. Судовые документы сохранились, а писем нет… А как он объяснял, почему он не принес письма?