Загадка убийства Распутина. Записки князя Юсупова
Шрифт:
Феликс Юсупов подразумевает Царскую чету и историю утверждения на должности министра внутренних дел А.Д. Протопопова. Из опубликованной переписки Царской четы времен Первой мировой войны известно, что Александра Федоровна усиленно рекомендовала на высший пост в Министерство внутренних дел бывшего депутата Государственной Думы Протопопова.
Однако у императора Николая II были свои планы на этот счет и в письме от 10 ноября 1916 г. к супруге, в частности, указывал:
«Мне жаль, Прот. – хороший, честный человек, но он перескакивает с одной мысли на другую и не может решиться держаться определенного мнения. Я это с самого начала заметил. Говорят, что несколько лет тому назад он был не вполне нормален после известной болезни (когда он обращался к Бадмаеву). Рискованно оставлять в руках такого человека мин. внут. дел в такие времена!
Старого Бобринского также надо сменить. Если мы найдем на
Пока будут происходить эти перемены, Думу закроют дней на 8, иначе они стали бы говорить, что это делается под их давлением. Трепов, во всяком случае, постарается сделать, что может. Он вернется, по всей вероятности, в воскресенье и привезет список лиц, которых мы намечали с ним и с Шт.
Только, прошу тебя, не вмешивай Нашего Друга.
Ответственность несу я и поэтому я желаю быть свободным в своем выборе. Бедный старик был спокоен и трогателен.
Храни тебя Бог, моя возлюбленная душка!» (Переписка Николая и Александры Романовых. 1915–1916 гг. Т. V. М.; Л., 1927. С. 146).
Известно, что вся эта история с попыткой назначения Протопопова в результате давления императрицы, в конце концов, окончилась ничем.
Распутин окинул всех самодовольным и самоуверенным взглядом, потом обратился к М. Г.:.
– Ну, а теперь чайку попьем… Что же ты не угощаешь?
Мы прошли в столовую. М. Г. разлила нам чай, придвинув Распутину сладости и печенья разных сортов.
– Вот, милая, добрая, – заметил он, – всегда-то она обо мне помнит – приготовит, что люблю… А ты принес с собой гитару? – спросил он меня.
– Да, гитара со мной.
– Ну, спой что-нибудь, а мы посидим да послушаем.
Мне стоило громадного усилия заставить себя петь перед Распутиным, но я все же взял гитару и спел несколько цыганских песен.
– Славно поешь, – одобрил он, – душа у тебя есть… Много души… А ну-ка еще!
Я пропел еще несколько песен, грустных и веселых, причем Распутин все настаивал, чтобы я продолжал пение. Наконец, я остановился.
– Вот вам нравится мое пение, – сказал я ему, – а если бы вы знали, как у меня на душе тяжело. Энергии у меня много, желания работать тоже, а работать не могу – очень быстро утомляюсь и становлюсь больным…
– Я тебя мигом выправлю. Вот поедешь со мной к цыганам – всю болезнь как рукой снимет.
– Бывал я у них, да что-то не помогло.
Распутин рассмеялся:
– Со мной, милый, другое дело к ним ехать… Со мной и веселье другое и все лучше будет… – И Распутин рассказал со всеми подробностями, как он проводит время у цыган, как поет и пляшет с ними.
М. Г. и ее мать были смущены и озадачены такой откровенностью «праведного старца».
– Вы не верьте, – говорили они, – это Григорий Ефимович все шутит и нарочно на себя наговаривает.
Распутин за эту попытку защитить его репутацию настолько рассердился, что даже стукнул кулаком по столу и прикрикнул на обеих.
Мать и дочь сразу притихли.
«Старец» опять обратился ко мне:
– Ну, как? Поедешь со мной? Говорю, вылечу… Сам увидишь, вылечу, и благодарить станешь… Да кстати и ее захватим с собой, – сказал он, указывая на М. Г.
Она сильно покраснела, а мать ее сконфуженно начала увещевать Распутина:
– Григорий Ефимович, да что с вами? Зачем вы на себя клевещете? Да еще и дочку мою сюда припутали. Куда ей ехать?.. Она все Богу с вами ходит молиться, а вы ее к цыганам зовете. Нехорошо так говорить.
– А ты что думаешь? – злобно посмотрев на нее, сказал Распутин. – Разве не знаешь, что со мной везде можно и греха в том никакого нет? Чего раскудахталась?
– А ты, милый, – заговорил он опять со мной, – не слушай ее, а делай, что я говорю, и все хорошо будет.
Предложение ехать к цыганам мне совсем не улыбалось, но прямо отказаться было нельзя, и я ответил Распутину на его приглашение уклончиво и неопределенно, ссылаясь на то, что нахожусь в Пажеском корпусе и не имею права ездить в увеселительные места.
Пажеский Его Императорского Величества корпус – элитное учебное заведение Императорской России; как военно-учебное заведение существовал с 1802 г., хотя создан был еще в царствование Елизаветы Петровны в 1759 г. С 1810 г. помещался в комплексе зданий по Садовой ул. дом 26-б, дворец графа М.И. Воронцова (архитектор Растрелли, перестроен – Кваренги), который до того занимал Капитул Мальтийского ордена. Пажеский корпус состоял в ведомстве Военного министерства и подчинялся главному начальнику военно-учебных заведений. По положению 1889 г., состоял из 7 общих классов, с учебным курсом кадетских корпусов, и двух специальных, с учебным курсом военных училищ. Все воспитанники корпуса носили звание пажей, а при переходе в старший специальный класс те из них, кто удовлетворял определенным требованиям – по успехам в науках и по поведению, – производились в камер-пажи. Все воспитанники в период обучения считались причисленными к Императорскому Двору и систематически несли обязанности придворной службы, главным образом во время официальных
Относительно учебы Феликса Юсупова в Пажеском корпусе сохранился интересный документ. Княгиня З.Н. Юсупова сообщала своему сыну Феликсу в письме от 2 октября 1915 г. в Крым следующее:
«Милый Феликс,
Сейчас была у меня К[сения] А[лександровна], которая уезжает сегодня к Вам. Какая она счастливая и как мне хотелось быть на ее месте! К сожалению, моя инфлюэнца процветает, и хотя я перешла на кушетку, но температура все ползет за 37' до 37,5. Кроме насморка и кашля, чувствую себя хорошо, но ехать в таком виде немыслимо, а потом уже будет поздно. Все это очень грустно! Не знаешь ли ты, почему К[сения] А[лександровна] поехала вдруг в Крым и на неопределенное время? Тут, безусловно, есть какая-нибудь задняя мысль. Относительно Поливанова с ней ужасно трудно договориться. Я очень жалею, что не могу вмешаться открыто в это дело и выяснить положение, которое продолжает быть запутанным. Все обрадовались тому, что призыв 8-го года будет не раньше декабря, но этим только выигрываешь время и больше ничего. Дело все-таки не сделано. По-моему, самое главное выхлопотать отсрочку, по болезни, до февраля, с правом поступления в Паж[еский] корп[ус]. Об этом надо очень подумать, т. к., если после отсрочки тебя призовут в солдаты, то уже ты не будешь иметь права поступить в Паж[еский] корпус. Надо обдумать это совместно с Думбадзе или с кем-нибудь, знающим этот порядок, а потом К[сения] А[лександровна] может написать Поливанову. Время на это достаточно. <…>
Я должна сказать, что то, что происходит в Ц[арском] С[еле], меня возмущает до такой степени, что я бы желала уйти куда-нибудь далеко, далеко и никогда больше не вернуться! Гр[игорий] (вероятно, Распутин – В.Х.) опять вернулся. Варнава, говорят, получает повышение! А Самарина прямо прижали из-за этих мерзавцев, по приказанию сумасшедшей В[алиде], которая также свела с ума своего супруга. Я прямо задыхаюсь от возмущения и нахожу, что дальше терпеть этого нельзя. Презираю всех тех, которые все это терпят и молчат!
Дело Патрона, конечно, не двинулось, несмотря на горячее вмешательство Лало. Так и осталось, что его уволили без прошения. И это попадет навсегда в его послужной список! Такие увольнения никогда не бывают даже за преступление! Это такое безобразие, что слов нет! Он просил официально о поправке этой редакции, но, конечно, никакого ответа не получил! Никто его не поддержал, ни одна душа не нашлась, чтобы помочь ему в этом деле, которое прямо возмутительно! Та же К[сения] А[лександровна] могла бы об этом поговорить с братом, кажется нетрудно. По крайней мере, выяснилась бы, почему появилась такая редакция, и почему ее не хотят поправить! Все это, конечно, личные вопросы, которые бледнеют перед всем остальным, но все-таки уже слишком сильно, слишком возмутительно и несправедливо, когда думаешь, на кого все это обрушилось, на самого благородного из всех его товарищей! Так хотелось бы плюнуть на всех и на все и уйти подальше от этой атмосферы безумия, интриг и злобы!.. Ты видишь из моего письма, что мое настроение неважное, к тому же температура опять ползет, и мысль, что я прикована здесь, меня удручает! Про лазарет напишу через несколько дней». (ОПИ ГИМ. Ф. 411. Д. 35–41)
Но Распутин настаивал на своем, уверяя, что он переоденет меня до неузнаваемости, и все останется в секрете. Окончательного ответа он все же не добился: я лишь обещал позвонить ему вечером по телефону.
Распутин, видимо, почувствовал ко мне некоторую симпатию; на прощание он мне сказал:
– Хочу тебя почаще видеть, почаще… Приходи ко мне чайку попить, только уведомь заранее.
VII
Приехав домой, я застал у себя поручика Сухотина, который с нетерпением ждал моего возвращения от Г.
Второе свидание с Распутиным, безусловно, давало надежду на дальнейшее мое сближение с ним, необходимое для поставленной нами себе задачи. Но чего стоило таким путем подойти к этой цели!
После этих встреч у меня осталось непреодолимое чувство какой-то загрязненности: так, по существу, ужасна была вся обстановка поклонения этому грубому и наглому мужику его исступленных почитательниц.
Между прочим, при последнем моем разговоре с ним меня особенно неприятно поразило предложение Распутина, обращенное к М. Г., участвовать в его кутежах, и я не мог отогнать от себя тяжелой мысли о том, что нет пределов влиянию этого негодяя и нет границы порабощения слабых натур… Разве он способен щадить чистоту и наивность не рассуждающей веры?
Вечером я сказал «старцу» по телефону, что не могу ехать с ним к цыганам, так как на завтра у меня назначена в корпусе репетиция, к которой я должен усиленно готовиться.
Подготовка к репетициям действительно занимала у меня много времени, благодаря чему мои свидания с Распутиным на время прекратились. Однажды, возвращаясь из корпуса и проезжая мимо дома, где жила семья Г., я встретился с М. Г. Она меня остановила:
– Как же вам не стыдно? Григорий Ефимович столько времени вас ждет к себе, а вы его совсем забыли! Если вы к нему заедете, то он вас простит. Я завтра у него буду; хотите, поедем вместе?