Загадка улицы Блан-Манто
Шрифт:
Он взял листок бумаги, обмотанный вокруг перекладины креста, и Николя с изумлением обнаружил, что написанные там строки явно составляют некую общность с текстом записки, найденной им у себя в кармане на улице Блан-Манто:
«А кто захочет открывать, Руки тому придется взять».— Сами видите, понять нельзя ничего, — продолжал Ноблекур. — Это распятие янсенистов. Христос изображен на нем со сложенными руками — видимо, для того, чтобы наши сердца открывались к нему навстречу: во всяком случае, я не понимаю этот текст.
— Нельзя ли мне взять у вас эту записку? — тихо спросил Николя.
— Разумеется. Подозреваю, в ней заключен какой-то скрытый смысл.
Веселье,
— Чем дальше, тем чаще пирушки не проходят для меня бесследно, — вздохнул он. — Я, похоже, чуточку перебрал. Боюсь, теперь меня ждет приступ подагры, а вместе с ним и упреки Марион. Впрочем, она, как всегда, права. А еще мне не следовало идти на поводу у любопытства Лаборда. Я выпустил черта из коробочки, и очарование рухнуло.
— Не жалейте ни о чем, сударь, есть вещи, столкновения с которыми выдерживают далеко не все.
— Вот истинно мудрые слова. Я заметил, на вас это зрелище не произвело особого впечатления.
— Я видел кое-что и похуже, и отнюдь не из воска…
В комнату с недовольным видом вошла Марион.
— Сударь, там инспектор Бурдо, он требует нашего Николя.
— Идите, Николя, — проговорил магистрат, — но будьте осторожны, у меня дурные предчувствия. Впрочем, это, видимо, от подагры! Точно, от подагры!
XII
СТАРЫЙ СОЛДАТ
Нищета солдата столь велика, что сердце кровью обливается; повседневные труды его тяжки и презренны; он живет подобно цепному псу, в ожидании, когда его бросят в бой.
Бурдо ждал у ворот. Он сразу изложил причину, побудившую его побеспокоить Николя. Сортирнос выследил интересующих Николя подозрительных типов и посредством записки сообщил, что идет по следу. Как только подозрительная парочка где-нибудь осядет, он даст знать. Отправив агента ему на помощь, инспектор немедленно отправился на поиски Николя, чтобы увести его в Шатле, куда должны поступить дальнейшие известия от Сортирноса. Николя одобрил действия помощника и, чтобы наверстать время, решил послать за каретой. Как всегда предусмотрительный, инспектор указал на фиакр, дожидавшийся на улице. Схватив плащ и треуголку, Николя вместе с Бурдо сел в фиакр, и они поехали в дежурную часть — ожидать новых сообщений. В случае необходимости там они смогут быстро переодеться и отправиться на помощь агентам. Зимними воскресными вечерами парижские улицы обычно немноголюдны. Сейчас им встретилась всего пара шумных компаний ряженых, с воплями круживших вокруг одиноких перепуганных прохожих. Зрелище угасавшего карнавала напомнило Николя, что он всего неделю назад вернулся из Геранда.
Прибыв в дежурную часть, Бурдо устроился за небольшим столом и начал рассказывать о том, как он отвозил в Бастилию Семакгюса. Комендант крепости любезно встретил хирурга: оказалось, оба они имели честь обедать у господина де Жюсье, и там их представили друг другу. Заключенного поместили в просторную, хорошо проветриваемую камеру с мебелью. Затем Бурдо отправился в Вожирар — собрать кое-что из платья и взять книги, список которых дал ему Семакгюс. Катрина продолжала утешать Аву: негритянка убеждена, что больше никогда не увидит Сен-Луи. Пользуясь случаем, он проверил печати на доме Декарта и убедился, что никто не пытался в него проникнуть. Впрочем, за домом доктора по-прежнему наблюдали агенты. Агенты продолжали наблюдение и за домом на улице Блан-Манто, однако, читая их доклады, Бурдо засомневался в их умственных способностях. Подозревать своих людей в отсутствии служебного рвения ему очень не хотелось. Но если
После изысканного и обильного обеда у Ноблекура Николя клонило в сон. Вдобавок он никак не мог прогнать гнетущее воспоминание о своей оплошности. Пытаясь придать себе значительности, он поступил исключительно глупо, и, как он сейчас понимал, причиною тому была его неуверенность в себе. Бальбастр не хотел его оскорбить, он всего лишь решил сострить, отпустить меткое словцо в непринужденном разговоре, завязавшемся между остроумными и достойными собеседниками. Николя понимал, что если так будет продолжаться, у него не будет шансов стать вровень с людьми благовоспитанными и со вкусом, составляющими общество при любом цивилизованном дворе. И он окончательно пал духом. Трудно даже представить, какой длинный путь предстоит ему пройти, чтобы научиться владеть собой, не обращать внимания на каждый выпад в свою сторону, на каждый укол по самолюбию. Рана в душе должна зарубцеваться и перестать кровоточить от каждого брошенного на него косого взора, от каждого недружелюбного слова в его адрес. Но, уверенный, что вряд ли эта рана затянется столь же быстро, как шрам от стилета Моваля, ему надо привыкать жить с ней, скрывая ее от посторонних глаз. Являясь частью его самого, открытая душевная рана свидетельствовала о его внутренней беззащитности. Он никогда и никому о ней не рассказывал, даже Пиньо, хотя не раз делал такую попытку. Но хотя Пиньо искренне любил Николя, он принадлежал церкви, а потому в каждом признании видел исповедь и мог оценить моральные страдания друга только с точки зрения веры, не имевшей никакого отношения к моральным терзаниям Николя. И уж тем более не мог помочь ему, предписав покаяния и молитвы.
Процесс пищеварения настоятельно требовал покоя. Николя уронил голову на стол и погрузился в сон. Во сне он увидел себя в замке Ранрей. Он шел по берегу рва, окружавшего замок. Внезапно выбежала Изабелла и, поскользнувшись, упала в воду. Николя видел, как, опутанное водорослями, тело ее покачивается на поверхности воды. Он тянул к ней руки, но не мог сдвинуться с места; он кричал от отчаяния, но из уст его не вырвалось ни единого звука. Откуда-то появился маркиз с искаженным от ненависти лицом. В руке он держал огромное распятие; размахнувшись, он ударил им Николя, и тот почувствовал резкую боль в плече…
— Успокойтесь, сударь, это я, Бурдо. Вы заснули, и вам, наверное, снился сон.
Николя передернулся.
— Мне снился кошмар.
Стемнело. Бурдо зажег свечу, и ее слабый огонек тянулся кверху тоненькой дрожащей струйкой.
— Сортирнос дал о себе знать, — произнес инспектор. — Наши два субъекта сидят сейчас в кабачке предместья Сен-Марсель, возле Конского рынка. Похоже, они тамошние завсегдатаи. Поэтому нельзя терять времени. Я уже предупредил патруль, он нас догонит.
Протянув Николя шляпу и обноски для переодевания, инспектор провел рукой по верху тяжелого шкафа и, собрав пыль, перепачкал себе лицо, а потом предложил молодому человеку последовать его примеру. С выпачканными пылью лицами сыщики походили на трубочистов. Николя натянул лохмотья, уже сослужившие ему хорошую службу в Вожираре. Он хотел взять шпагу, но Бурдо отсоветовал, напомнив, что сей тип оружия не вяжется с его обносками. А вот маленький пистолет, который он ему подарил, вполне может стать гарантом безопасности, и его легко спрятать. Завершив приготовления к вылазке, они сели в фиакр, на козлы которого взгромоздился помощник Бурдо. Инспектор велел ехать кратчайшим путем: через мост Менял, затем пересечь Сите, по Малому мосту перебраться на левый берег и там мчаться до ворот Сен-Марсель. Дальше, скорее всего, им придется идти пешком.