Загадка Ватикана
Шрифт:
Принял их главный редактор, суетливый и многословный. Покривлявшись и поломавшись, излив потоки пустых слов, от которых несло неискренностью, он признался, что понятия не имеет, откуда поступила информация об обнаружении «Жизнеописания». Он вызвал к себе ответственного за рубрику — сицилийца с мрачным узким лицом, который сухо сказал, что не имеет морального права раскрыть источники информации. Но так как Сальва пригрозил взвалить на него вину за убийство профессора Стэндапа — довольно рискованное заявление, — он, поколебавшись для виду, бесцветным голосом произнес:
— Это графиня Кокошка, супруга польского посла
Всю последующую ночь Сальва, наспех поужинав пиццей, вертелся в постели, силясь навести порядок в этой пьесе с запутанной интригой. Но скоро мысли его поплыли и в полудреме потонули в самом глубоком омуте его памяти. Ведь если он и ответил на приглашение его преосвященства, то им руководила не профессиональная любознательность ученого, сразу хватающегося за скальпель, чтобы расчленить насекомых. Рим вызывал в нем болезненное чувство, был солью на незаживающей ране. Отказываясь появляться в нем до этого, он боялся встретить призрак любимой им девушки, слишком любимой, соблазнительной и своенравной Изианы — было ему тогда двадцать лет, а ей шестнадцать, — которая однажды ночью в приступе безумия бросилась в мутные воды Тибра.
И не для того ли, чтобы заглушить память о ней, Сальва объездил весь мир, пытаясь разгадать загадки, бывшие для него как бы многообразными отголосками тайны того трагического конца? Разве не шепнула она ему на ухо перед тем, как броситься в воду: «Non creder mai a quel che credi» — «Никогда не верь тому, во что уверовал»? Необычный, парадоксальный наказ отпечатался в глубине его души и стал для него требовательным, придирчивым, но очень ценным гидом.
Утром Сальва встал с тяжелой головой, словно перепил накануне, и собственное тело казалось ему плотнее и тяжелее обычного. Он потащил его через город, окутанный легким и теплым туманом. Вспотев, но чувствуя при этом озноб, он пришел в зал Пия VI, где нунций Караколли сетовал на трудности текста и жалкое качество перевода, тогда как отец Мореше осыпал его комплиментами за блестящее исполнение этой трудовой повинности. Когда их дуэт закончился, начался рабочий день — к большому удовлетворению Сальва, разум которого объявил, что прогнаны тусклые ночные воспоминания.
«Пока Басофон, он же Сильвестр, отдыхал в палатке центуриона Брута, непривычная суматоха нарушила покой Олимпа. Встревожен был даже Зевс, дремавший на своем облачном ложе. С недавних пор он чувствовал, что на Земле происходит нечто ненормальное, но его посланцы не могли внятно объяснить, в чем дело. И этой ночью, услышав шум на подступах к дворцу, Зевс кликнул своего личного советника, дежурившего у двери опочивальни, и приказал ему пойти и все разузнать.
Ждать громовержцу пришлось недолго. Посыльный вернулся запыхавшийся и в таком возбуждении, будто за ним гнался Цербер.
— О Величайший, это Аполлон… Война, Величайший, война…
Зевс тяжело встал со своего ложа.
— Что — Алоллон? О какой войне ты говоришь?
— Новый бог, Величайший! Аполлон только что узнал, что некто принял его облик и считает себя Солнцем Вселенной…
— Ну, такое уже бывало. Они все хотят походить на Солнце. А это всего-навсего звезда. А что до войны…
— Аполлон утверждает, что Небо иудеев намеревается конкурировать с нами, с Олимпом.
— Эти людишки, они все торгаши и любят умничать.
— Аполлон уверяет,
— А где же мое место в таком случае? — спросил царь богов.
— Эти люди восстали против вас, Великолепнейший.
— Н-да, это неприятно. Сходи-ка за Аполлоном, пожалуйста.
В этот момент вошла проснувшаяся Юнона [10] , с распущенными волосами и в ночном одеянии.
10
Автор допускает неточность — Юнона не греческая, а римская богиня, жена верховного бога Сатурна. Греки отождествляли ее с Герой. — Здесь и далее примеч. ред.
— Правда то, что говорят?
— Да нет же, нет, — заверил ее Зевс — больше для того, чтобы успокоить самого себя. — Время от времени какой-нибудь безумец объявляет себя богом. А другие безумцы устраивают ему овацию. А потом все заканчивается в одиночке для буйнопомешанных.
— А мне страшно. Мне кажется, что на этот раз нам грозит большая опасность. Разве вам не известно, что все эти восточные религии понемногу обгрызают нашу империю? Вот и Греция, колыбель наша, уже клянется только быками со взрезанным горлом. А теперь — Артемида мне сказала — объявился некто, распятый римлянами, но не умерший на позорном кресте, а, напротив, приобретший себе славу. Он убедил своих сторонников, что воскрес, и они разнесли весть о его победе над смертью по всему Средиземноморью.
— Мы — боги и, следовательно, бессмертны, — заметил Зевс. — Что с нами может случиться?
Тут вошел Аполлон, такой прекрасный и молодой, что Юнона невольно залюбовалась им.
— Величайший, у меня украли мой облик.
— Кто же?
— Тот иудей, считающий себя сыном Иеговы. Его даже прочат управлять Солнечной колесницей вместо меня. Это недопустимо!
— Конечно, конечно! А этот Иегова стремится занять мое место, не так ли? Все это мне кажется достойной сожаления галиматьей. Эти иудеи поистине поражают.
— Однако лживая вера распространилась не только среди евреев. Даже сама Греция… стыдно сказать…
Зевс нервным движением погладил свою величественную бороду. Потом спросил: — А что делает Гермес? Разве не поручил я ему обновить свою систему?
— Он сочиняет.
— Дорогой Аполлон, я знаю, что ты никогда особенно не ценил его, но люди питают к нему слабость. Одним словом, для нас настал момент объединиться. И прошу тебя, никаких ссор.
— Мне донесли, что Небо послало на Землю выдающуюся личность, чья задача — пополнить учение Распятого.
— Выдающийся?
— Это суровый и безжалостный молодой человек, единственное достоинство которого, как кажется, заключается в непревзойденном умении драться палкой. И я его остерегаюсь. Не разумно ли было бы приблизить его к себе и поточнее узнать, что он собой представляет и какова его цель?
— Поступай как знаешь, — зевая, проговорил владыка.
Не самое ли время передохнуть? Вся эта суета раздражала Зевса. Сон для него был убежищем, в котором он мог обо всем позабыть. И он укрылся в нем.