Загадки истории
Шрифт:
Я должен был уничтожить русских и австрийцев прежде, чем к ним присоединится пруссак. Здесь, у Аустерлица, я решил завершить кампанию – удар молнии должен был сокрушить этот союз двух глупцов-европейцев и тщеславного византийца. У них было вдвое больше солдат, и, конечно, они были уверены в успехе. Чтобы они были уверены еще больше, я согласился на перемирие. И терпеливо выслушал назидательную лекцию посланца русского императора об их превосходстве... попутно изучая карту местности, которую выбрал для боя. Когда я гляжу на карту, я всегда вижу местность воочию. И, составляя план операции, я представлял каждый холмик, каждую деревушку, каждую речушку на позиции.
Передо
Уже через час я подробно продиктовал адъютанту весь ход операции. Порядок и длительность маршей, места встреч колонн, маневры и возможные ошибки противника, а также изменения маневров после этих возможных ошибок – все было учтено. Я решил заманить их в ловушку... Я уступал противнику Праценские высоты. Десять тысяч моих солдат накануне отошли в болотистую местность. Теперь они стали невидимы в густом тумане, поднимавшемся над мокрой землей.
Во время боя я должен был показать, что у меня слабый правый фланг. И когда они начнут атаку на этот якобы слабый фланг, они ослабят свой центр на Праценских высотах. Вот там я и «открою засов». И десять тысяч солдат пойдут в атаку на изумленных глупцов! Я представлял, какая неразбериха начнется в австро-русском лагере во время сражения, где бездарные решения генералов будут отменяться еще более дикими распоряжениями обоих императоров. И в ночь перед сражением...
Он не закончил фразу. Сидел в задумчивости, смотрел в раскрытое окно на темную, тяжко дышащую бездну... Наконец продолжил:
– В ночь перед сражением я обошел бивуаки. Я хотел остаться незамеченным, но солдаты сразу признали меня... Какой был восторг! Тысячи пучков соломы были привязаны к палкам и зажжены. Так они поздравили меня с первой годовщиной коронации. Я видел их любовь и имел право сказать: «Сегодня лучший день твоей жизни», хотя понимал – многие из них завтра навсегда закроют глаза... Но я старался об этом не думать. Первое правило: ты должен быть весел и уверен накануне битвы. Ибо твое настроение непостижимо передается им...
Той декабрьской ночью, греясь у костра в потной рубашке и потертом, замусоленном мундире, я заставил себя размышлять не столько о сражении, сколько об устройстве Европы после победы: о новых королевствах, которые я образую, о государствах, которые уберу с ее карты. Измененная мной, вся исчерканная карта Европы уже лежала в моей палатке... А потом я выпил немного разбавленного «Шамбертена» и крепко заснул.
Император добавил с усмешкой:
– Вот на этой самой кровати... Но в три часа ночи я уже был на ногах. Чувствовал себя превосходно. Надевая мундир, понял, как разжирел за это время. «Если, сражаясь с тремя монархами, я стал таков, какое же круглое брюшко я приобрету, коли врагов-королей будет поболее?» – так я написал Жозефине. Я понимал, что слухи о предстоящей битве уже дошли до Парижа, и много шутил в этом письме, чтобы унять ее волнение.
Наступило ясное утро. Сражение началось. В девять утра я велел Сульту, который был на правом фланге, начать отход и постепенно перейти к стойкой обороне. Яркое солнце постепенно рассеяло туман. К величайшей моей радости, я увидел: они попались! Поверив в мой слабый правый фланг, они начали спешно обходить Сульта, стремясь отрезать его и уничтожить. Поднявшееся солнце освещало неприятельские войска, потоком спускавшиеся на равнину... и оставлявшие покрытые зеленью Праценские высоты – самую нужную мне точку. Теперь их центр был ослаблен – они сами открыли для меня место прорыва. Взошло солнце Аустерлица! И я сказал моим маршалам: «Всё! Они обречены!»
Из рассеявшегося тумана перед изумленным противником появились мои десять тысяч солдат. И тогда в бой пошла конная гвардия русских – гиганты на тяжелых конях. Я бросил против них черных кирасир. И они вернулись с победой и встали позади своего императора.
Это было кровавое сражение. Со своего холма я видел, как побежали в беспорядке маленькие фигурки. Но я оставил им одну дорогу – лед замерзших прудов...
Сброшенные на тонкий лед, осыпаемые ядрами, они тонули, тонули… Битва, а точнее, избиение противника закончилось лишь с наступлением темноты. Оба императора в постыдной панике, без эскорта, бежали с поля боя. Мы едва не захватили их в плен. Я отправил солдат снимать шинели с мертвецов, чтобы укрыть ими раненых. И около каждого дышащего велел разложить костер.
Теперь я мог отдохнуть и написать Жозефине «Дружочек! Я разбил армии русских и австрийцев... Восемь дней жил в лагере под открытым небом... Каждый день под дождем со снегом промокал до нитки, и ноги были холодные. (Эти детали почему-то интересовали ее больше, чем результаты сражений. Во всяком случае, она всегда о них спрашивала.) Теперь нежусь в постели в красивом замке графа Кауница... надел свежую рубашку впервые за восемь дней и собираюсь поспать два-три часа. Я захватил сорок пять знамен, сто пятьдесят пушек, тридцать тысяч пленных и среди них – двадцать генералов. Убито двадцать тысяч... (Их было куда больше, но она всегда боялась упоминаний об убитых.) Австрийской армии более не существует». Это был самый краткий и оттого самый правдивый отчет о великой битве.
Отнятые у неприятеля пушки я велел расплавить и соорудить из них ту колонну на Вандомской площади, которую нынче разрушили. Но верьте – время ее восстановит.
Я также распорядился, чтобы вдовы погибших получали пожизненную пенсию. Их дети должны были воспитываться за мой счет. И независимо от данного им при рождении имени, они имели право добавить к нему мое имя – Наполеон. Дети павших храбрецов стали моими детьми...
Уже на следующий день после Аустерлица я принимал австрийского императора. Так запоздало (и оттого куда с большими жертвами) пришлось ему ответить на мой призыв о мире, посланный через отпущенного Мака... Мой штаб помещался на сеновале, и я принял Франца в палатке. И сказал ему: «Это и есть мой дворец. Уже два месяца я не знаю другого...» – подразумевалось: «по вашей милости». «После такой победы он не может вам не нравиться», – льстиво ответил Франц.
Австрия вышла из коалиции. Перемирие было подписано. Францу пришлось потерять Венецию, Истрию и Далмацию – я присоединил их к своему Итальянскому королевству. Моих союзников, герцогов Баварского и Вюртембергского, я сделал королями – они получили Тироль и Швабию. Я воистину становился императором Европы!
Но русские хотели продолжить воевать. Безумцы! И я обещал Жозефине: «Завтра я обрушусь на русских, они обречены». Но обрушиться пришлось не на них. К разбитой России внезапно присоединилась столь долго колебавшаяся Пруссия. У глупца прусского короля колебания закончились именно тогда, когда должны были начаться. П...а королевы Луизы победила! Она заставила короля вступить в войну на стороне ее русского е...ря. Эти жалкие глупцы возомнили себя наследниками великого Фридриха! Что ж, сие только означало: после Вены мне придется побывать и в Берлине.