Шрифт:
Мой сосед по комнате Бакалягин — нанес мне первый свой визит по очень странному поводу. Он пришел и сказал:
— Все мы должны поддерживать друг друга и выручать друг друга. Без этого мир бы давно развалился. Не так ли?
— Ну, да, — поощрительно подтвердил я. — Так что же?
— Вы слышали вчера ночью через стену, когда я вернулся?
— Вчера? Нет, не слышал.
— Ага! Спали, значит.
— Нет, не спал.
— Почему же вы
— Почему? Потому что вчера вы совсем не возвращались.
— Ну, да, — осклабился он с видом завзятого кутилы. — Предположим, что это было сегодня на рассвете. Однако, вы не захотите меня подвести, а другого человека — заставить страдать.
— Принципиально, конечно, я этого не хотел бы.
— Так вот, — моргая красными веками, попросил застенчиво Бакалягин. — Я бы вас очень просил, чтобы вы как нибудь не проговорились об этом Агнессе Чупруненко.
— Боже мой! Да я даже не знаю, что это за Агнесса Чупруненко.
— Как не знаете?! Неужели? Да она ваша соседка с правой стороны. Тут же и живет. Агния Васильевна Чупруненко.
— Да? Не подозревал, не подозревал. Впрочем, будьте покойны, если даже познакомлюсь — не выдам вас.
— Пожалуйста!
Он сел на кончик стула, — хилый, болезненный, вертя маленькой головой на длинной шее, как встревоженная змея.
Посидев молча, он, очевидно, вспомнил, что неприлично занимать ближнего своими делами, не выказав в то же время интереса к его делам.
Поэтому, осмотрел меня и заметил:
— А вы немножко ниже меня ростом.
— Без сомнения.
— Женщины любят высоких.
— Да…
— Чего-с?
— Я говорю: это верно. Правильно.
— Вот, вот. И спрашивается: что она нашла во мне — не понимаю. Ни красотой, ни умом я не отличаюсь, особых талантов не имею, а вот подите ж. Я уж, признаться, и сам не рад.
— Агнесса Чупруненко?
— То-то и оно. Любовь хорошая вещь, но она связывает по рукам и по ногам.
Он задумчиво улыбнулся бледным, широким ртом и сказал:
— А еще говорят — женщина венец природы.
Его длинное истомленное лицо и страдальческие глаза дали мне повод закончить эту сентенцию:
— Женщина — терновый венец природы.
— И верно! Чудно, чудно сказано.
Потом, сделав еще несколько характерных замечаний о женщинах, он ушел.
С Агнессой Чупруненко я познакомился в коридоре около телефонного аппарата, который был ею захвачен минут на сорок.
В ожидании своей очереди, я нервно прохаживался по коридору, как вдруг около меня послышался стон.
Это стонала Агнесса.
— Вы… тут?! Значит вы слышали, что я говорила?..
— С чего вы это взяли?
— Милый, хороший! У вас такое симпатичное лицо! Я вас умоляю — ни слова Бакалягину! Я знаю — вы знакомы, он мне так много говорил о вас… Вы должны быть джентльменом.
Агнесса была рыжеватая девица небольшого роста и безотрадной наружности. Ее мольба, высказанная очень пронзительным голосом, ошеломила меня. Я, не спеша, представился, пожал ей руку и спросил:
— С чего вы взяли, что я буду доносить Бакалягину о ваших разговорах по телефону?
— Ах, но я уже всего боюсь. Этот человек способен придать яростный оттенок самым простым вещам. Сейчас же начнет рвать и метать.
— Кого это, — спросил я, думая о другом.
— Что попадется. Мужчина, вообще — наказание, а мужчина, влюбленный и ревнивый — наказание тройное. Зайдите ко мне — чаю стакан выпить. Мне нужно с вами серьезно поговорить.
Агнесса втащила меня в свою комнату, толкнула на какой-то пуф и, схватившись в отчаянии за голову, заявила:
— Так дальше жить нельзя.
— Успокойтесь. Что-нибудь случилось?
— Этак с ума сойти можно!! Эти горящие глаза, сцены из-за всякого прикосновения ко мне мужчины — кто может перенести подобную муку?
— Он вас так любит?
— Любит? Это слово как-то даже странно говорить… Он сходит с ума. Ради Бога, скройте как-нибудь, что вы были у меня — он поднимет из за этого Бог знает что…
— Ну, я думаю, это все для вас довольно-таки стеснительно. Отчего бы вам не переехать на другую квартиру?
Она улыбнулась гнетущей душу улыбкой.
— Зачем?… Чтобы он завтра же поселился напротив, еще более ожесточенный, еще более подозревающий? Уже уходите? Ну, до свиданья. Так ради же Бога — ни слова о визите!
Вечером ко мне зашел Бакалягин. Усы его были опущены вниз, в уголках губ притаилась скорбь, и опять он, длинный, с крошечной головкой на беспокойной шее напомнил мне беспокойно озирающуюся змею.
— Ушла? — прошептал он, показывая пальцем на правую стену.
— Ушла. А что?
Он обрушился на диван, как скошенный бурей телеграфный столб.
— Я так больше жить не могу! Поймите, она меня в могилу сводит!
— Кто?
— Агнесска. Сегодня закатила истерику за то, что я вчера был на семейном обеде у одной дамы. Подумаешь, какое преступление. И я вот теперь сижу и думаю: что я за такой за человек, что она так втюрилась?! Красотой особенной я не отличаюсь, талан…
— А вы бы уехали, отсюда, что ли.
— Уехать?!! Вы ребенок. В Одессе, в Гельсингфорсе, на дне моря и под облаками я буду отыскан… И тогда еще худшие времена настанут.