Загадочная пленница Карибов

Лишь глаза выдавали, что в человеке есть жизнь. Черные, как уголья, полные ненависти глаза на неподвижном лице, которое по вискам и щекам было раскрашено ярко-красными ломаными линиями. Через наголо выбритый череп ото лба к затылку шел гребень волос цвета воронова крыла, в котором торчало одно-единственное орлиное перо. Шея, руки до локтя и ноги до колена были сплошь покрыты татуировкой.

Человек этот был алгонкин [1] . Он вышел на тропу войны. Все утро он провел, почти не шелохнувшись, в жестком кустарнике, из которого открывался вид на восток и на юг, на табачные плантации. Всего пару раз коротким жестом руки он поддерживал контакт с соплеменниками, сидевшими в ожидании у западной оконечности острова в выдолбленных из березы каноэ — быстрых челнах, на которых они приплыли сюда с материка.

Время нападения еще не пришло, хотя солнце стояло почти в зените, а из болот поднялись тучи комарья, которое набрасывалось на все, от чего исходило тепло и запах крови. Острый глаз лазутчика следил за кропотливой работой черных рабов, выкорчевывавших деревянными мотыгами сорняки, чтобы они не заслоняли солнце росткам табака. Молодая белокожая женщина с волосами красными, как медь в ожерелье алгонкина, присматривала за ними. Медноволосая восседала на огромном животном, которое бледнолицые называли лошадью. Лазутчик уже не однажды видел таких зверей, и всякий раз они производили на него неизгладимое впечатление. В этих животных обитал могучий дух, который умножал их силу и скорость, если на них сидел человек. К тому же у многих седоков были длинные палки, изрыгавшие огонь, который нес смерть даже на дальнем расстоянии. У этой женщины такой палки не было, но осторожность никогда не помешает. Лучше уж подождать, когда она уберется. Или спешится. Сейчас она смеялась, потому что черный показывал ей зеленую гусеницу величиной с палец, которая, оторванная от своей кормушки и опоры, круто сворачивалась и распрямлялась. Раб робко улыбался женщине, но смотреть прямо в глаза опасался. Вот он бросил гусеницу в корзину с сорняками и снова с рвением принялся за работу.

Уголок рта дозорного презрительно дернулся. Чернокожие трусы! Не отваживаются подняться против белого, который заставляет их выращивать упповок. Невообразимо для воина-алгонкина! Шаману племени открылись благоприятные знаки, и он предрек ему и братьям победу. Большую победу. Правда, он видел и другое. Он видел, что бледнолицые снова придут из-за моря. Много белых мужчин, и женщин, и детей. Десять, нет, двадцать раз столько, сколько пальцев на одной руке. И это будет в не слишком отдаленном будущем. Но храбрый воин не должен бояться! Лазутчик невольно сжал боевой топор, висевший на поясе. Пояс назывался вампум и был изготовлен из белых и лиловых морских раковин, которые служили ему для счета и обмена. Лиловые чужаки называли их «пик», белые — «роанок».

Алгонкин снова застыл в полной неподвижности, но внутри него бушевала ярость. «Роанок!» — свирепо думал он. Как захватчики называли белые раковины, так назвали и остров, который они с красными братьями вернут себе еще сегодня! Роанок-Айленд.

— Дьявол и все двенадцать апостолов с ним! Я вытяну плеткой твою поганую ниггерскую спину, если не раздуешь меха как следует, не будь я старшим надзирателем этого чертова острова!

— Да, масса Мерфи, — чернокожий, прозванный Инкпот — Чернильница, испуганно закивал.

Он стоял перед полыхающим костром, который был разожжен в устье Доу-Крик.

— Сильней, сильней, жми сильней! Жар должен быть таким, чтоб железо добела раскалилось, а то проклятые ниггеры не получат глубокого клейма. Сто раз уж тебе говорил!

Мерфи вынул изо рта глиняную трубку и ткнул ею в сторону залива Шаллоубэг-Бэй, в котором встал на якорь корабль с невольниками.

Инкпот удвоил усилия. Это был поджарый старик с завитками седых волос и скрюченной от непосильной работы на плантациях спиной. Угли раскалялись, а вместе с ними и железное клеймо, на конце которого были вытеснены буквы ТК — Томас Коллинкорт, хозяин и властелин этого острова и всех табачных плантаций на нем.

— То-то, ниггерское отродье, только плетку и понимаете! — пробормотал Мерфи и снова сунул свою глиняную трубку в рот. — Когда тискаете ваше чертово бабье, не так жеманитесь, — он выпустил густой клуб дыма. — Жаль только, чертовски мало выжимаете! — Мерфи заблеял над собственной шуткой. — Мастера Томаса чертовски устроило б, чтоб ваши бабы чаще котились, тогда б ему не пришлось то и дело хлопотать о дорогом подвозе.

Томас Коллинкорт и в самом деле уже не раз ездил в Гавану закупать на невольничьем рынке новую рабочую силу. Вначале он попытался обойтись индейцами, но рабы из Африки оказались куда послушнее и выносливее. И все же жара, лихорадка и скудная однообразная пища косили их — мало кто выдерживал больше двух лет.

В этом году Коллинкорт опять был на Кубе и приобрел восемь новых рабов: семь мужчин и одну женщину. Женщину он вначале не собирался покупать, но потом передумал из-за ее тугих полных грудей и, главным делом, потому, что она была еще девственницей. После этого он срочно вернулся на Роанок, разумеется, вначале заключив с торговцем сделку на перевоз товара.

Парусник в бухте, мелкосидящее судно под названием «Сантиссима Тринидад», между тем спустило на воду шлюпку, чтобы доставить рабов на остров. Мерфи, который как-то раз плыл морем, смекнул, что матросы не больно-то ловко орудуют веслами, поднимая фонтаны брызг. Утки с истошными криками взлетали из прибрежных камышей.

— Будь я проклят, если этому чертову отродью не потребуется вечность, чтоб добраться до суши! — проворчал Мерфи и повернулся к другому чернокожему, как раз подкатившему тележку. — Эй, Чоппер, ты привез чертовы ярма для этого скота?

— Да, масса. Чоппер возить четыре, как масса сказать. — Чоппер снял с плеч кожаную упряжь и принялся разгружать.

— А поперечины для вил? Сколько чертовых поперечин ты прихватил?

— Восемь, масса. Как масса сказать.

— Хм, — Мерфи пока был доволен, в особенности тем, что Инкпот, не отвлекаясь, усердно раздувал меха. Когда новеньких будут поджаривать, хорошо зашипит!

И вдруг надсмотрщик сморщился: ветер, до сих пор дувший с суши, переменился и бросил ему в лицо отвратительную вонь из смеси мочи, испражнений и пота. Она исходила от лодки, медленно приближавшейся к берегу. Мерфи, давясь, сглотнул и заорал вниз:

— Эй, вы там, чертовы скотовозы! Пошвыряйте ниггеров в воду! Пусть эта чертова вонь смоется!

Рулевой захохотал. У него было смуглое лицо и ни зуба во рту, хотя на вид ему вряд ли перевалило за тридцать.

— С каких пор ты стал такой неженкой, Мерфи?

— А, это ты, Хосе! Не сразу признал тебя.

Хосе, мулат, владевший одинаково хорошо испанским, английским и несколькими африканскими наречиями, дал матросам знак, по которому они, недолго думая, побросали за борт черномазых, до того сидевших на корточках на днище лодки. Мерфи прикинул, что до берега было ярдов тридцать-сорок, потому что самый крупный из рабов мог уже стоять. Это был мужчина геркулесова сложения с правильными чертами лица и гибкими движениями. Он, как и другие его сотоварищи, не выглядел изголодавшимся. Торговец живым товаром в Гаване, должно быть, исправно кормил тех, кто пережил перевозку из Африки. Мерфи удовлетворенно кивнул. Кое-кто из черномазых наглотался воды, и теперь они барахтались, жадно хватая воздух, и издавали душераздирающие вопли. Переправа в воде со связанными руками давалась им нелегко, и все-таки они приближались. Когда вода была им уже по пояс, Мерфи схватился за свою плетку: