Загадочная птица
Шрифт:
— Впервые за много месяцев я смог наконец тебя обнять.
Она откинула голову, коснулась щекой его щеки.
— Многое изменилось.
— Ты не изменилась. По-прежнему очаровательная и особенная, не похожая на других женщин.
— Мы оба изменились, Джозеф. Ты просто не хочешь это признать.
— Но я не чувствую себя изменившимся!
— Вспомни, как ты обнимал меня ночью в нашей маленькой спальне с зеленоватыми обоями?
— Так же, как обнимаю тебя сейчас.
Мисс Браун развернулась к нему лицом.
— Нет, тогда было иначе.
— Как?
— Тогда
Банкс попытался выдержать ее взгляд, затем опустил голову.
— Какие сомнения? В своей любви к тебе я не сомневаюсь. Просто… просто не знаю, как жить дальше.
Она приблизила губы к его уху:
— Ты должен жить, как предначертано судьбой, Джозеф.
— Но как?
— Быть почтенным джентльменом. Заниматься наукой. Жениться. Произвести на свет наследника.
— Нет.
— Да. — Мисс Браун нежно потерлась щекой о его щеку. — А я буду жить воспоминаниями, что когда-то подарила тебе несколько счастливых часов. И растить Софию. Я должна сделать ее счастливой.
— Но мы можем делать это вместе.
Она освободилась от его объятий.
— Ты когда-нибудь думал, каково ей будет считаться твоей дочерью?
Банкса удивила резкость ее тона.
— Не могу поверить, что считаться моей дочерью — беда. Она не станет нуждаться. Ни в чем. Обещаю.
— Она будет дочерью твоей любовницы. Дочерью содержанки. Ты не знаешь, как к этому относятся в обществе? С таким клеймом ей придется идти до конца жизни.
— И как же поступить?
Прежде чем ответить, мисс Браун крепко прижалась к Банксу всем телом.
— Тебе придется отпустить нас.
Он не хотел об этом слышать. Клялся, что не сумеет без них жить. Отказывался верить, что его дочь не может расти в Лондоне, под его опекой, невидимая для остальных. Но мисс Браун знала, что этого не будет. Задумчиво гладила головку прекрасного маленького создания и вспоминала свое детство. Ее семья была отмечена черным клеймом. Ее сторонились и презирали за то, что она была дочерью своего отца. С ней не раскланивались на улицах Лаута, потому что она являлась содержанкой Джона Понсонби. А теперь она содержанка Джозефа Банкса, знаменитого натуралиста и искателя приключений. Она прижимала крохотную Софию к себе и многократно обещала, что избавит ее жизнь от позора.
Фабрициус покинул Лондон вскоре после возвращения Банкса. Отправился в Данию, где воздух был особенно чист, а вода ослепительно прозрачна. В Лондоне ему не хватало огромного сводчатого датского неба, и он тихо радовался, поднимая к нему голову и рассматривая горизонт.
Апартаменты на Орчард-стрит начали казаться ему прекрасным сном. Он думал о мисс Браун, часто. Порой, сконцентрировавшись на каком-то особенно трудном абзаце научного трактата, Фабрициус вдруг вспоминал сказанное ею слово или фразу, замирал на несколько секунд и улыбался.
«Вот вы изучаете жуков, — произнесла она однажды, видимо, желая его подразнить. — Занятие скучное, ничего не скажешь. Но по крайней мере
— Господа, я знаю, вы устали. Но пусть вас утешит один несомненный факт, имеющий касательство к жукам.
Он ждал реакции аудитории, а затем, к всеобщему удивлению, широко улыбался и повторял ее слова. И на мгновение возвращался в Лондон, в апартаменты на Орчард-стрит, где стройная молодая женщина стояла перед мольбертом.
Коллекция Банкса дала Фабрициусу много пищи для размышлений. Сделанные тем летом записи легли в основу важных научных работ, и он был за это Банксу очень благодарен. Однако, возвратившись, долго воздерживался от писем, словно его визиты на Орчард-стрит считались чем-то вроде предательства. Написал лишь в ноябре, да и то несколько раз перечеркивал начатое и переписывал.
Мои сердечные поздравления и пожелания доброго здоровья обитательнице дома на Орчард-стрит. Кого она вам принесла? Впрочем, это не важно. Если мальчика, он станет таким же умным и сильным, как его отец, а девочка будет такой же красивой и благородной, как мать.
В ответном письме Банкс был краток. Родилась дочь. Мать и дитя здоровы.
Следующее письмо пришло от Банкса в феврале, когда небо над Данией было низким и тяжелым от снежных облаков. Там ничего не говорилось об Орчард-стрит, ни о матери, ни о ребенке. Фабрициус осторожно навел справки и выяснил, что мисс Браун и ее дочь покинули дом на Орчард-стрит. Где они сейчас, неизвестно.
В январе 1774 года, через четыре месяца после рождения дочери, мисс Браун впервые покинула апартаменты, чтобы прогуляться в близлежащем сквере. Было прохладно. Они с Мартой неспешно двигались и разговаривали. Неожиданно ее окликнули. Кто-то произнес ее настоящую фамилию, которую она не слышала очень давно, с тех пор как покинула Ревсби, став содержанкой Джона Понсонби. Она думала, что эта фамилия надежно забыта, и вдруг здесь, в Лондоне…
— Я полагаю, это вы, мисс Бернетт? — прозвучал мужской голос. Слово «мисс» он произнес с какой-то особенной интонацией, и это заставило ее оглянуться.
Вначале мисс Браун не узнала его в тяжелом зимнем пальто, но вдруг вспомнилась Мадейра, его лукавая улыбка при свете свечей.
— Мистер Маддокс?
— Так вы меня помните? Замечательно. Когда мы встречались в последний раз, я был одет несколько иначе. Впрочем, то же самое можно было бы отметить и в отношении вас.
Мисс Браун почувствовала, что краснеет, испугалась, что могут услышать люди. Слишком громко он говорил.
— Боюсь, сэр, вы ошиблись, — промолвила тихо она. — Бернетт — фамилия, под которой я путешествовала. А теперь извините и позвольте мне продолжить путь.