Загадочная Шмыга
Шрифт:
— Подвязку? Татьяна Ивановна! — Из прошлого ее вернул голос костюмера.
— В восемьдесят лет?!
И хохот.
Она в костюме Нинон — в том самом, что и сорок лет назад. Специально к юбилейному вечеру ей начали шить новую юбку. И уже проходили примерки. А потом она решила — была не была, выйдет в той, в которой играла столько лет.
Когда надела — стоящие рядом ахнули от восхищения. Наряд сел как влитой — миллиметр в миллиметр.
— Что ты мне опять тут что-то зацепила? — костюмер, услышав ее традиционное «возмущение», выдохнула. Слава богу, значит, все в порядке. У каждой актрисы есть свои приметы перед
— Дай-ка я сама! — Она привычным движением закрепила на голове шляпку Нинон и засмеялась, глядя на свое отражение в зеркале. Вот уж прав Кремер, ну точно «фик-фок на один бок».
На сцене — канкан из новой «Фиалки Монмартра», той, что сейчас идет в театре.
Она в правой кулисе. Пять секунд. Четыре, три, две. Все.
«По-о-ошла!» — произнесла она сама себе, перекрестилась. И…
Карамболина, Карамболетта, Ты пылкой юности краса, —Хор голосов, и каких!.. А еще говорят, что оперетта умирает…
Правая нога вверх — юбка взметнулась до заоблачных высей. Левая нога — юбка разлетелась в разные стороны.
Та же безупречная техника, тот же эмоциональный накал, та же страсть и озорная, бьющая через край радость. Ее искрометная «Карамболина» сродни брызгам шампанского.
Карамболина, Карамболетта!Зал встал.
Разворот. Сплетенные кисти рук под подбородком… Вот она — ее знаменитая проходка!
Ее пытались многие копировать. Пытались подражать…
— Татьяна Ивановна, — спрашивали балетные, — ну как это у вас получается?!
Она лишь плечами пожимала, загадочно улыбалась. А через секунду ее знаменитые, неповторимые раскосые глаза мгновенно зажигались веселым огоньком и она могла прямо в коридоре театра показать, как это делается.
Но у других именно так не получалось.
Однажды ей передадут, что Вера Кальман — жена Имре, женщина, которой он и посвятил свою «Фиалку Монмартра», увидев ее на сцене, скажет про нее, что она — лучшая исполнительница Нинон — Мадлен из тех, кого сама Вера видела на сцене. А видела она за свою долгую жизнь очень многих.
В плавном изгибе ее Нинон замерла на авансцене.
— Народная артистка Советского Союза Татьяна Шмыга!
Поклоны. Цветы. Объятия. Поцелуи. И со всех сторон: «Шмыга! Шмыга! Шмыга!»
Слезы навернулись на глаза. Она сделала это! Несмотря на недомогание, на боль в ноге…
Слезы загнала обратно. Вспомнился ее разговор с Яроном.
В детстве фамилия Шмыга казалась ей очень смешной, в школе она ее немного стеснялась. Выйдя замуж, хотела поменять. Ей помешал Григорий Маркович Ярон. «Ни в коем случае, девочка! — сказал он. — У тебя такая театральная фамилия! Разве будет звучать какая-то Борецкая? А Шмыгу как гаркнут, сразу все станет ясно. Шмыга — одна!» И при этом добавил, что фамилия-то театральная, но ее задача — сделать из этой фамилии ИМЯ. И еще об одном «забыл»
Она могла бы стать Борецкой, Канделаки, Кремер, Мицкевич, но так и осталась Шмыгой.
Она хорошо помнила, как они с мамой часто спрашивали папу: «Что ж это за фамилия у тебя такая? Почему мы должны носить ее?» А он отвечал: «Это прозвище. У нас в роду были Козловские, Мицкевичи…» Мама всегда подшучивала над ним: «Ой, к знаменитостям примазаться хочешь?»
Ее папа Иван Артемьевич родился в Западной Белоруссии. Одно время Белоруссия принадлежала то Польше, то России, но по паспорту папа считался русским. Его родной отец рано умер, и мама, ее бабушка, вновь вышла замуж.
— Папуль! Ты насчет прозвища не придумал? — Таня тогда уже училась в институте.
Иван Артемьевич лишь плечами пожал.
И рассказал историю, услышанную от своего отчима. Тот ему говорил, что в местечке, где он родился (а это тоже было в Западной Белоруссии), не раз в своем детстве он слышал про себя: «Вот шмыгает-то туда-сюда без остановки! Ну точно Шмыга!»
Это случилось на гастролях в Питере, впрочем, тогда он еще назывался Ленинградом. Она, отыграв «Катрин», вышла из служебного входа театра. Разговаривая с поклонниками и подписывая программки, краем глаза отметила стоящую недалеко от толпы хрупкую девчушку. Что-то странное показалось ей в ее облике. Закончив обязательный ритуал общения с поклонниками, она направилась к машине.
— Простите, вы — Шмыга? — услышала она. Подошедшая к ней девушка говорила с явным акцентом.
— Да. Я — Шмыга.
— Простите, но мы с вами дальние родственники. — И она протянула ей букет.
«Господи, только не это. Еще одна сумасшедшая», — промелькнуло в голове. На протяжении своей творческой жизни она не раз уже сталкивалась с подобными экзальтированными поклонниками — почему-то все они считали себя ее родственниками. Она уже было сделала шаг к машине, но услышала:
— Простите, вы меня неправильно поняли. Вернее, я неправильно представилась. Мы с вами действительно родственники по линии вашего папы. Я живу в Польше, в Ленинграде учусь в университете. Ваш папа просил прислать метрику. Правда, это было очень давно. Но дело не в этом. Вот. Я ее привезла. — Девушка вытащила из сумки небольшой конверт и отдала ей.
Она пригласила ее к себе в гостиницу, ей очень хотелось с ней поговорить, расспросить поподробнее о своих польских родственниках, ведь папы уже несколько лет как не было на этой грешной земле.
— Простите, но я не смогу. Мне надо в аэропорт. Я сегодня улетаю. К сожалению. Вы мне так понравились на сцене и еще больше в жизни. Вы какая-то другая и… совсем не похожи на актрису.
— Почему? — удивилась она.
— Мне кажется, они недоступные, а вы — такая простая. Простите, я, наверное, неправильное слово подобрала… Спасибо вам и прощайте.
— До свидания!
В номере гостиницы она открыла конверт, достала из него маленькую бумажку — она оказалась церковной метрикой — и прочитала: «Мицкевич, Ян, сын Артема и Ефросиньи, 1899 год, поляк». Вот так она и оказалась Мицкевич Татьяной Яновной.
…Она очень устала. Только вида не подает. Да и что толку жаловаться, что ты отвратительно себя чувствуешь? Во-первых, и так многие знают и видят, а во-вторых, от того, что ты пожалуешься, легче ведь все равно не станет. Да и жаловалась ли она когда-нибудь? Вот партнеров иногда приходилось предупреждать. Особенно в последние годы.