Заговор 20 июля 1944 года. Дело полковника Штауффенберга
Шрифт:
Дадим слово и несомненно далёкому от подозрений в симпатиях к коммунизму профессору Герхарду Риттеру. Он не только был знатоком источников по истории 20 июля 1944 г., но и лично знал участников заговора. Риттер даёт такую характеристику Штауффенбергу: «Политически он явно более тяготел к романтическому «социализму» своих сверстников — крайзауских графов, нежели к буржуазному либерализму Гёрделера или тем более к старопрусско-консервативному идейному наследию какого-нибудь Попица... Он больше вдохновлялся высокопарными идеями нравственно-политического обновления Германии, служить которым он чувствовал себя призванным. Как конкретно представлял он себе это обновление, сказать трудно, но наверняка в форме революционного движения,
Стоит процитировать и статью Себастьяна Хаффнера, опубликованную в английском ежеквартальнике «Контакт» и в апреле 1947 г. перепечатанную в «Нойе ауслезе»: «Это правительство (с Лебером как рейхсканцлером и Троттом как министром иностранных дел) должно было превратить военное восстание в подлинную революцию, сплотить немцев и иностранных рабочих под старым лозунгом «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!», передать правительственную власть в оккупированных странах движению Сопротивления и противопоставить продвигающимся вперёд армиям «Большой тройки» Европу, выковавшую своё единство в огне революционного пламени. Для начала это было не что иное, как заговор, но какая мечта стояла за ним! Человек, который грезил ею и сумел увлечь ею элиту своих сверстников, звался граф Штауффенберг» ".
Д-р Эберхард Целлер, автор богатой по материалу работы о 20 июля «Дух свободы», считает эту характеристику «преувеличенной», но полагает, однако, что в ней, «пожалуй, содержится верная мысль»100.
Английский историк Джон У. Уиллер-Беннет, тоже антикоммунист, называет Штауффенберга «бамбергским всадником», который «стремился соединить этический социализм с христианскими принципами и аристократическими традициями... Его «универсализм» был подобен пылающему факелу, «универсализмом смутьяна, своего рода выражением его духа, его нрава, его облика революционера. Он мыслил и действовал, как революционер. Ничто не говорит в пользу предложения, что, достигнув своей ближайшей цели, он не пошёл бы дальше по этому пути. Во всяком случае, результаты, по всей вероятности, весьма отличались бы от тех, которые имели в виду Бек и Гёрделер, планируя путч, и на достижение которых они надеялись. И вряд ли приходится сомневаться в том, что — на пользу или во вред — определяющей силой в новой Германии был бы Штауффенберг, а не они»101.
Таковы обширные выдержки из воспоминаний, описаний и исследований буржуазных историков, политиков и публицистов. Западногерманские историки часто бросают историографии ГДР упрёк в том, что она будто бы видит Штауффенберга односторонне, ложным образом непосредственно сближает его с коммунизмом и объявляет «зачинателем социализма ГДР»102, Приведённые выше цитаты доказывают всё же достаточно убедительно, что патриотическо-демократические тенденции Штауффенберга отнюдь не изобретение исторической науки ГДР. Однако в цитированных высказываниях на самом деле имеют место преувеличения, которые следует на основе дошедших до нас источников отделить от действительных фактов. Но поистине требуется немало антикоммунистической наглости для того, чтобы возлагать на марксистскую историческую науку ответственность за преувеличения, допущенные некоторыми буржуазными авторами!
К тому же ныне империалистическим манипуляторам общественным мнением стало неприятно, что обладающие высоким рангом и авторитетом люди из собственного лагеря когда-то оценивали Штауффенберга как революционера и друга Советского Союза и коммунизма. Мы же руководствуемся не соображениями сомнительной тактики, а исключительно одним лишь стремлением установить историческую истину. Поэтому мы далеки от некритического восприятия упомянутых высказываний. Однако
В самом деле, имеются убедительные доказательства того, что перед глазами Штауффенберга стояла в качестве цели независимая, демократическая Германия. Когда в начале октября 1943 г. Штауффенберг начал работу по подготовке переворота, он среди военных планов обнаружил написанные Гёрделером, Вирмером, Хасселем и другими воззвания и тексты выступлений по радио. При содействии своего брата, а также вызванного в конце октября по телеграфу Рудольфа Фарнера Штауффенберг придал этим воззваниям новую редакцию. Однако тексты их пропали. Сделанные в августе 1945 г. по памяти записи Рудольфа Фарнера дают основание судить об их содержании, а тем самым и о политических взглядах Штауффенберга103.
Воззвание должно было сообщить о гибели Гитлера, разделаться с остальными нацистскими партийными главарями и обосновать необходимость предпринятых действий. Как можно скорее «нация была бы призвана к свободному решению вопроса о будущей конституции, новую форму которой предстояло найти». Правонарушения и преступления подлежали каре, однако преследование исключительно за политические взгляды отвергалось. Требовалось как можно скорее установить мир. Воззвание не оставляло сомнения в том, что неизбежны жертвы и потери, которые Германия сама заслужила своей политикой. Аналогичное содержание имело и воззвание к армии. «Преступным и бессмысленным военным действиям должен был быть положен конец». Далее в документе содержался «отказ от всех захватнических вожделений и от угрозы другим народам». «Присяга нового правительства гласила, что оно не поставит больше на карту жизнь ни единого немца, если только это не станет безусловно и непосредственно необходимо ради защиты родины, женщин и детей. Разумно мыслящие военачальники как можно скорее отведут войска на территорию Германии. До тех пор солдаты должны твёрдо стоять на своём посту».
Другое воззвание обращалось к женщинам и призывало их «к преодолению прошлого и построению новой жизни».
Важное значение для формирования политических воззрений Штауффенберга имели его дружба с Юлиусом Лебером и знакомство с Райхвайном, Маасом и Лёйшнером. Ведь то, что выросший в условиях консервативной среды граф и офицер генерального штаба вызвал к себе дружеское отношение левых социал-демократов, уже само по себе определённо говорило о его политической дальновидности. Графиня Штауффенберг так характеризует основу этой дружбы:
«В лице Юлиуса Лебера он уважал человека, настоящего мужчину и патриота. Я постоянно стремлюсь разъяснить, что мой муж по своему мировоззрению не мыслил по исконно предопределённым шаблонам, а являлся «мыслящим человеком». Он не укладывается в рамки заранее заготовленных «коробочек» и «систем». Для него речь шла о чести народа и отечества. И если он находил при этом отклик у таких людей, как Лебер, то предпосылки были для него безразличны. Он видел в нём скорее социального демократа, чем «социал-демократа». Решающим для него были личная честность и цельность характера»104.
Аналогичным образом судит и Аннедора Лебер: «В 1944 г. д-р Лебер установил контакт со Штауффенбергом. Их отношения переросли в честную дружбу. Штауффенберг был кем угодно, только не так называемым военным или генштабистом. Он имел ярко выраженный интерес к политике и придавал политической концепции д-ра Лебера большое значение для будущего»105.
Итак, Штауффенберга и Лебера объединяли общая тревога за судьбу нации и общее понимание необходимости коренных политических и социальных изменений в Германии.