Заговор по-венециански

Трейс Джон

Сорок камер держат под наблюдением четыре длинные стены, засекая любое близкое движение внутри или снаружи периметра. Однако с южной стороны, напротив охранного комплекса, на опытный взгляд Антонио, аппаратуру установили криво: из-под обзора выпадает целый кусок прилежащей к особняку территории. Впрочем, если быть точным, из-под обзора выпадает не столько земля, сколько причал и стоящее позади него строение — лодочный сарай, — а в эту зону начальство велело не соваться.

Антонио прижимается к стене так же плотно, как и плющ, проникающий

розовыми корнями в размытый водой цемент. Лодочный сарай у Антонио — первый в списке мест, которые надлежит непременно проверить. Если на острове где и торгуют наркотиками, то именно там.

Подойдя к спуску, Антонио понимает, что затея не такая уж и простая, как он думал вначале. Глянув наверх, он не видит на стене ночных камер. Отлично, значит, и они его не засекут.

Однако проблема в другом: от стены к берегу тянется сетчатый забор, увенчанный колючей проволокой.

Прикинув шансы, Антонио заключает: если даже получится перебросить свои фамильные драгоценности через эту кровожадную преграду, то по ту сторону еще предстоит прыгать с высоты четырнадцать футов. Рисково. Можно как минимум лодыжку сломать. Как минимум…

Обойти забор — тоже идея не из лучших. Надо идти где-то с милю до конца острова, нырнуть в лагуну, проплыть до причала под водой и незамеченным подняться по слипу. Будь Антонио в гидрокостюме, при должной подготовке — тогда не вопрос. Но не сейчас, когда он в униформе и когда по пятам идет один из «коллег»-охранников.

Антонио переводит взгляд на большие деревянные двери лодочного сарая.

Как пить дать заперты.

Даже если пробраться к ним, старые деревянные панели так просто не сдадутся. Они заперты снаружи на висячий замок и наверняка на засов — изнутри. Безнадежно. Абсолютно безнадежно.

Развернувшись, Антонио в сгущающихся сумерках направляется обратно. Вдалеке он видит Фернандо: ноги колесом, идет не спеша, вразвалочку. Еще час — и дневной свет погаснет совсем. Дальше дежурить придется при свете фонарика.

А за неприступным забором, высоко над старыми дверьми лодочного сарая слабо вращается ржавый флюгер. Его подталкивает набирающий силу западный ветер. Если присмотреться — лучше всего через бинокль, — то можно заметить: вместо головы у железного петушка пристроена камера с углом обзора в триста шестьдесят градусов. И подключена она вовсе не к панели мониторов «Моботикс», а к пульту с экранами и жесткими дисками в задней части лодочного сарая. К пульту, за которым сидит убийца Моники Видич.

Capitolo XVII

Равнины Атманты

В дурном настроении Кави и Песна покидают Тевкра и усаживаются в поджидающую их колесницу. Заметив, что хозяин с другом не в настроении, Ларс садится рядом с возницей и погоняет четырех лучших в Этрурии скакунов вперед по плотному дерну.

Колесница новая, но Песна едва ли это замечает. Ларс собственнолично продумал ее конструкцию

и руководил сборкой: тонкие оси, четыре крепких колеса о девяти спицах каждое и бронзовые щитки со всех сторон. Лучше в Этрурии не сыскать. Лучшей колесницы отец Ларса не собирал. Даже дед его не сподобился создать ничего прекраснее.

Обернувшись, Ларс видит, что хозяин с другом углубились в один из своих многочисленных разговоров не для посторонних ушей. Ларс, понятное дело, лишний. И чувствует себя ущемленным.

Ларса воспринимают как предмет мебели. Для хозяина и прочих он всего лишь тот, кто причиняет провинившимся боль. Однако он достоин большего. Большего, нежели ему доверено. Большего, нежели Песна и его друг сумеют добиться в жизни.

Мимо пролетают ячменные и пшеничные поля, а Ларс погружается в мрачные размышления. Лелеет обиду.

Все вокруг, насколько хватает глаз, принадлежит Песне.

Под землей — богатые залежи серебра, из которого мастера Песны производят на свет драгоценные украшения.

Колесница останавливается, и возница, ворча, слезает с козел, чтобы открыть ворота.

Ларс тем временем напрягает слух, желая расслышать разговор мужей позади себя.

Голос Кави звучит радостно:

— Не было бы счастья, да несчастье помогло.

Песна произносит с сомнением:

— Как так?

— Мы ведь приглашаем нобилей, магистратов и старейшин. Так почему бы не пригласить их заодно и на освящение нового храма? Разве могут они отказаться от участия в подобном священнодействии?

Его слова не убеждают Песну.

— И освящать храм будет слепой жрец? На что это похоже?!

— К тому времени он может и прозреть.

— А если нет?

Кави умолкает, и Ларс практически слышит, как в голове у него вращаются колесики лукавого ума. Так всегда, когда Кави ищет — и находит — нужный ответ:

— Тогда он станет чем-то новеньким. Придумаем легенду, как будто бы Тевкр самоотверженно лишил себя зрения, дабы ничто мирское не отвлекало его от слов, ниспосылаемых богами. С таким жрецом наш город станет предметом зависти для всей Этрурии.

Песна смеется.

— Порой, мой друг, я думаю, что даже боги лишены того дара убеждения, каким наделен ты.

Кави, лизоблюд, смеется в ответ.

— Ты льстишь мне.

— Ты еще не разослал приглашения?

— Составил черновики. Подправлю вечером текст и на рассвете разошлю гонцов.

— Хорошо. Ну так когда же? Когда мы ожидаем нобилей и прочих влиятельных людей на наш скромный прием и освящение храма?

Подняв обе руки, Кави оттопыривает пальцы.

— Через шесть дней.

Разговор окончен. Возвращается возница и, проворчав что-то себе под нос, взбирается на козлы. Хлещет лошадей поводьями по крупам, но Ларс будто не здесь. Палач сидит, выпрямив спину. Значит, шесть дней? Отлично. Шесть — любимое число Ларса.

Глава 22