Заговор русской принцессы
Шрифт:
Объятия государя оказались неожиданно крепкими. Ничего, выдержал, даже не крякнул, только рот перекосило от напряжения.
— Дело у меня, государь, — сдержанно ответил Ромодановский, покосившись на женщин.
Было на что посмотреть. Крепкие корсеты выгодно подчеркивали фигуры, а прекрасные овалы едва не вываливались наружу. Это не местные девки, что скрывают красоты под шестью платьями!
— А может, тебе, князь, стоит отдохнуть от дел? Мы тебе красавицу отыщем.
Ромодановский сдержанно кашлянул. Неловко как-то царю перечить.
— Повременил
Царь всплеснул руками:
— Неужели Феклу Тимофеевну испугался?
Ромодановский махнул рукой:
— Супруга у меня смирная. Слова поперек не скажет, а только не до красы мне сейчас. Дело у меня государево.
— Ох, и настырный ты, однако, стольник, — не то похвалил, не то пожаловался Петр Алексеевич.
— По-другому нельзя. Ты меня поставил отечество от смуты оберегать, вот я и стараюсь в меру своих сил.
Петр поднялся со стула, государева макушка едва не уперлась в потолок. Заговорил басовито, заполняя собой все пространство:
— Ладно, что с тобой поделаешь! Пойдем в соседние покои.
Прошли в смежную горенку. Она была небольшой, но уютной. По углам полыхали свечи. В середке — небольшой стол, а на нем — чернильница с гусиными перьями. У стены — широкая койка, заправленная шерстяным одеялом. Всего два стула, один у двери, а вот второй придвинут к самому столу.
Петр Алексеевич сел за него и, кивнув князю на свободный стул, распорядился:
— Рассказывай.
Царь возмужал и от потешной брани перешел к настоящим сражениям. Лицо серьезное, сосредоточенное. Ни голос, ни лицо не роднило его с тем человеком, каким он выглядел всего лишь десять минут назад.
Князь Федор Ромодановский сел на стул. Скрипнули дубовые доски под могучим седалищем, вымаливая пощады, да тотчас примирились.
Не тот князь человек, чтобы возроптать.
— Вчера со двора барона Кинэна гонец отбыл. Поехал в сторону границы, а при нем письмо было.
— Ох, уж мне этот Кинэн, — пригорюнился государь. — Лучше бы его тогда медведь на твоем дворе помял. Будет нам еще от него хлопот!
— А может его… того! Никто и не узнает, — бесхитростно предложил Федор Юрьевич. — Мало ли иностранцев в России пропадает?
— Не годится, обвинят меня, — вздохнул Петр Алексеевич, — а потом скоро я в чужеродные земли отправляюсь, могут припомнить! Эпистолу прочитали?
— А то как же! — почти обиделся стольник. — Не впервой такое! Когда он в таверну завернул, чтобы жажду унять, наш человек ему в питие зелье снотворного сыпанул. Так он после того два дня без просыпу спал. Вот мы посланьице-то аккуратно у него изъяли, сургучовую печать осторожно срезали и грамоту прочитали. В ней он пишет о том, что ты, царь, флотом занялся. Тридцать галер в Архангельске построил и пять больших кораблей. Хочешь в Европу посольство отправить, чтобы искать союзников против султана…
— Пусть так и думают… Будет для шведского короля задача.
— А написал-то он вовсе не шведскому королю, а английскому! —
Правая щека царя неприятно дернулась.
— А Вильгельму-то что за дело?
— Я так думаю, государь, хотят тебя без союзников оставить, вот и чинят разные гадости. Твоя победа на Черном море всем поперек горла сделалась.
— Что еще говорят?
— О твоем предстоящем посольстве много судачат, государь. Вся Москва взбудоражена. Изрекают, что тебя, государь, в Москве никогда не увидишь, что ты чаще в иных землях бываешь, чем в Москве. Видят, что ты силу набираешь, и многим это не нравится. Убить тебя могут!
— Чего же ты мне советуешь? Не ехать что ли?
Голос Петра посуровел. Может и вспылить. Никогда не знаешь, где тот предел, за которым кончается благодушное настроение.
Федор Юрьевич поспешил согласиться:
— Отказываться не надо, Петр Алексеевич, а только я бы посоветовал тебе имя сменить и в обозе следовать обыкновенным дворянином.
Самодержец призадумался.
— Разве такое утаишь?
— Ты на меня положись, Петр Алексеевич, а мне языки вырывать не впервой!
Окна в светлице были большие. Франц Лефорт хвастался тем, что заказывал их из Германии, израсходовав на это годовое жалование. Хорошо пригнанные оконные рамы студеного воздуха не пропускали, и в комнате было тепло и очень уютно. Крохотное пламя свечей, вытянувшись, пускало к самому потолку извивающиеся струйки копоти. Едва добираясь до потолка, сажа рассыпалась, оставляя после себя черные отметины.
Петр Алексеевич подошел к окну и приоткрыл ставни. В комнату ворвался морозный воздух, мгновенно остудив комнату. Пламя свечей протестующе забилось, отбрасывая на стены, обитые бархатом, кривые угловатые тени.
— Хорошо, быть по-твоему, поеду в обозе под именем бомбардира Петра Михайлова. А ты, Федор Юрьевич, вместо меня на Москве останешься. Только тебе могу отечество доверить. Сестрица моя только того и ждет, чтобы власть к рукам прибрать.
— Не беспокойся, государь, сделаю все, как должно. Кто же главным в посольстве будет?
— Ежели так… Франц Лефорт будет первым послом, вторым Федор Головин, а третьим послом — думный дьяк Прокофий Возницын. Пусть все думают, что мы ищем заединщиков против турецкого султана, но главной нашей целью станет Швеция. Отвоюем краешек моря и будем вести торговлю с Европой.
— Шведский король хоть и молод, но своего куска не упустит. Думаю, государь, нам еще придется с ним помаяться.
— Сделаешь вот что. Через неделю отправишь в Европу толковых дворян, знающих иноземные языки и порядки. Пусть все подмечают и записывают: сколько солдат в гарнизонах, какими пушками укрепляются, какие дороги ведут в город, какое вооружение у солдат и офицеров. Пусть обо всем докладывают нашим послам. А уж они передадут тебе в Преображенский приказ.
— Сделаю, государь, — легко согласился Ромодановский.