Заговор в Древнем Риме
Шрифт:
Завершив молитву, фламин кивнул помощнику, и тот с помощью молотка с длинной рукоятью оглушил коня ударом по голове. Животное ошеломленно замерло на месте. Резким движением ножа, предназначенного специально для жертвоприношений, жрец перерезал ему горло. Хлынувшую кровь собрали в два сосуда, один из которых надлежало отправить в храм Весты в качестве очистительной жертвы в предстоящем году, а содержимое другого — вылить посреди Регии, места бывшего обитания римских царей и нынешней резиденции Великого понтифика.
Мне всегда было горько видеть, как умирает на таких жертвоприношениях большой конь, а на этот раз особенно, ибо именно он величаво и грациозно принес меня к победному финишу. Впрочем, не будь этой горечи, в чем тогда заключалась бы ценность жертвы? Разве могло быть угодно богу подношение, к которому мы испытывали бы полное безразличие? Я никогда не видел большого смысла в принесении в жертву голубей и прочей мелочи, но Октябрьская лошадь всегда казалась мне одной из важнейших нитей, связывавших народ Рима с богами. Да и вообще, какой прок от того, что хороший скакун доживет до дряхлости? Не лучше ли ему завершить жизнь, присоединившись к сонму богов? Горе тем людям, которые забыли свой долг перед богами.
Пока жрецы собирали кровь, фламин продолжал читать молитву Марсу. Помощник держал перед ним текст, чтобы тот не спотыкался на архаических словах. Стоявший позади флейтист выводил трели, дабы внимание фламина не мог отвлечь ни один неподобающий звук или слово из толпы народа. Случись в отправлении данного ритуала что-нибудь идущее вразрез с каноном, церемонию пришлось бы повторять с самого начала.
Когда вся кровь была собрана, фламин подошел к трупу коня, с помощью нескольких ловких движений жертвенного ножа отделил от туловища голову и поднял ее, еще подрагивающую, вверх. Огромная толпа трижды хлопнула в ладоши, трижды издала приветственные возгласы и трижды исторгла ритуальный смех. Фламин с благоговением опустил конскую голову на алтарь, слегка осыпал ее ячменной мукой и полил сверху смешанным с медом растительным маслом. Следуя ритуалу Праздника лошади, фламин с весталками положили вокруг головы благородной жертвы свежие лепешки из превосходной пшеничной муки. Затем, отступив назад, он трижды хлопнул в ладоши и трижды исторг из себя смех. Толпа хором испустила вздох облегчения, и все обнажили головы. Теперь, когда Октябрьской лошади были оказаны все необходимые почести, Марс должен быть доволен и сможет покинуть город на ближайшие четыре месяца.
Однако атмосфера праздника вновь стала накаляться. После завершения торжественного ритуала жертвоприношения наступал заключительный этап, начиналась главная забава для публики. Хотя я был к ней внутренне готов, ощущать себя в столь опасном положении мне доводилось нечасто.
Фламин, его помощники и весталки покинули помост, после чего главный жрец поднялся на Ростру. Для него там было оставлено специальное место впереди трибуны. Позади него встал старшина гильдии глашатаев. В длинном белоснежном одеянии, с жезлом в руке, он должен был повторять слова фламина, чтобы его мог услышать каждый присутствующий на Форуме человек. Этой должностью он был обязан своему голосу, самому громкому из когда-либо звучавших в Риме.
Фламин Марса произнес ритуальную фразу, и глашатай ее повторил:
— МАРС ДОВОЛЕН!
При этих словах мы ринулись к алтарю. Первым поднялся на помост и ухватился за жертвенную голову Клодий, однако я толкнул его плечом в спину с такой силой, что он растянулся на алтаре и смог довольствоваться лишь горсткой пшеничных лепешек. Откинув его дергающиеся ноги в стороны, я обхватил руками благородную конскую голову и поднял ее с алтаря. Затем резко развернулся и стремительно рванулся в сторону Субуры. Двое мужчин бросились мне наперерез, но я стал размахивать священной головой из стороны в сторону, что помогло расчистить дорогу. На помощь подоспела дюжина жителей нашего района, которые стали пробивать мне путь к родной Субуре.
Форум обратился в один сплошной рев. Началась столь невообразимая давка, что в этом столпотворении я вполне мог затеряться, если бы не сторонники Клодия, которые, сидя на памятниках, балконах и крышах домов, указывали, где я нахожусь, тем, кто жаждал моей крови.
Мы пересекли мощеную площадь и выбрались на улицу, ведущую к Субуре, но и здесь еще не могли чувствовать себя в безопасности. Жители Священной дороги обрушили на нас с крыш домов град черепицы. Когда один из обломков угодил мне в макушку, я чуть было не упал на колени. В глазах вспыхнул яркий свет, и я едва не обронил лошадиную голову. Теперь кровь хлынула из новой раны и, намочив шарф, потекла по глазам. Мои защитники хватали доски, отрывали оконные ставни, используя их в качестве щитов против импровизированных метательных снарядов.
Я видел, как один кусок черепицы, благополучно миновав самодельные щиты, уложил на землю бородача Тория. Значит, люди Катилины и впрямь были на моей стороне. Интересно, где мог находиться Тит Милон? Его людей больше всего не хватало рядом — на случай если придется совсем плохо.
Когда мы миновали первый перекресток, на нас напала толпа жителей Священной дороги, и отряд моих защитников рассыпался на отдельные дерущиеся группы. Я почувствовал, как кто-то схватил меня сзади: это Клодий преградил мне путь, пытаясь вырвать конскую голову из моих рук. Однако крепко вцепиться в меня ему не удавалось, ибо к этому времени я пропитался маслом, медом и кровью, как своей, так и конской, отчего у моего врага скользили руки. Кроме того, я был покрыт крошками и ячменной мукой. Сильно и весьма метко пнув Клодия ногой в пах, я, пока он падал, резко двинул локтем назад. Раздался сдавленный стон, и сжимавшие меня руки ослабили хватку. Освободившись от их плена, я кинулся в сторону аллеи, попутно съездив Клодию ногой в лицо, чтобы воздать ему сполна.
Немного пробежав по одной аллее, я свернул на другую, уходившую влево и упиравшуюся в лестницу, которая вела к святилищу Квирина. Хотя я сумел оторваться от преследователей, но потерял при этом и своих защитников. Более того, я совершенно сбился с пути и остановился, чтобы сориентироваться. За святилищем я обнаружил небольшой фонтан, в котором смыл кровь. Мое тело напоминало о себе невыразимой болью, которую приходилось стоически терпеть. Любой звук мог привлечь внимание Клодия.
Я постучал в ближайшую дверь, и она, к моему удивлению, отворилась. На меня изумленно уставились глаза бородатого мужчины явно иноземного происхождения, в длинном полосатом одеянии. Мне повезло! Ибо все римляне наверняка были на празднике.
— Прошу прощения. Я квестор Деций Цецилий Метелл Младший. Ты не мог бы подсказать, как добраться до Субуры?
Когда самообладание вернулось к нему, бородач отвесил мне поклон:
— Конечно, мой господин. Тебе надо спуститься вниз по лестнице, а потом свернуть направо…
— Боюсь, это невозможно. Там меня могут убить. Или по меньшей мере отобрать вот это. — Я слегка приподнял конскую голову, вес которой, казалось, удвоился с тех пор, как я взял ее с алтаря. — А другого пути нет?
На мгновение он задумался.
— Если войдешь в мою скромную обитель, я проведу тебя через заднюю дверь на дорогу, идущую в нужном тебе направлении.
Еще раз поклонившись, он жестом пригласил меня в дом.
— Мне очень не хотелось бы испачкать тебе пол.
— Пустяки. Прошу, господин, проходи.
Смущенный таким гостеприимством, я все же не преминул им воспользоваться. Едва вошел, как заметил мелькнувшую вдали фигуру окутанной вуалью женщины, которая исчезла в другой комнате, тихо затворив дверь. Внутреннее убранство дома было хотя и скромным, но далеко не убогим, и к тому же везде царила безупречная чистота.