Заговорщики (книга 2)
Шрифт:
— Мунху-Ханый-сомон, — сказал адъютант.
Лай собак на миг прорезал ровный гул мотора.
Содном-Дорчжи не повернул головы.
Шофёр поднял синий козырёк: солнце ему уже не мешало.
— Скорей! — бросил Содном-Дорчжи.
Шофёр нажал на акселератор. Стрелка спидометра перешла за отметку «100».
Шофёр больше не сбрасывал газ на поворотах. Автомобиль угрожающе кренился, скрипели баллоны. Седоков прижимало то к одной, то к другой стороне кабины Содном-Дорчжи не менял позы.
Дорогу перерезал заболоченный рукав Хэрлэнгола. Шины прошуршали по воде. Брызги,
Дорога пошла неглубокою балкой, тесной и извилистой. Шофёр сбросил газ и через минуту остановил автомобиль: поперёк пути медленным потоком двигалось овечье стадо. Большая его часть скрывалась за завесой пыли, из-за которой доносился только многоголосый шум.
Давать сигналы было бесполезно.
Шофёр растерянно оглянулся.
— Поезжай, — сказал Содном-Дорчжи.
Автомобиль медленно тронулся, раздвигая стадо. Ближайшие к автомобилю овцы заметались, но со всех сторон их сжимала плотная масса животных. Они давили друг друга с такой силой, что некоторые овцы взбирались на спины соседей и бежали по ним. Одинокий верблюд, неизвестно как затесавшийся в стадо, задрал голову и, высоко поднимая ноги, пытался проложить себе путь в месиве блеющих овец.
Шофёр остановился.
— Поезжай! — повторил Содном-Дорчжи.
Но автомобиль не двигался. Масса животных вращалась вокруг него, как водоворот у коряги.
Испуганный воем мотора, верблюд совершил неуклюжий прыжок. Его большое горбатое тело повалилось на бок Взбрыкнув, верблюд ударил ногою прямо в нос автомобиля Облицовка была пробита, и вода потекла из радиатора весёлыми струйками, испускающими клубы пара.
Из-за песчаной завесы показался всадник. Издали узнав Соднома-Дорчжи, он пробился сквозь стадо, перешёл на галоп и на всем скаку спрыгнул на землю.
Улыбаясь и неуклюже растопырив пальцы, он протянул Содному-Дорчжи руку для пожатия.
— Далеко ли до Ундур-Хане? — спросил Содном-Дорчжи.
Пастух ласково погладил тёплый капот автомобиля.
— Твоему чорту два шага.
— Ты же видишь: «чорт» издох.
Пастух покачал головой.
— Айяха! Такая арба сломалась. — Он подумал и предложил: — Давай залепим дырки навозом.
— Сколько ходу на коне до Ундур-Хане? — терпеливо переспросил Содном-Дорчжи.
— Какой конь?
— Твой конь…
Пастух подумал:
— Может, час, может, больше.
Адъютант подбежал к засёдланному коню пастуха и, не притрагиваясь к стремени, на лету поймал повод и вскочил в седло.
— Пришлю сюда лётчика! — крикнул он, подняв плеть.
— Нет! — резко крикнул Содном-Дорчжи. — Он не успеет сесть до темноты, самолёт сломает.
Адъютант посмотрел на закат и опустил плеть: от пурпурного диска над горизонтом почти ничего не осталось.
— Дай мне ещё трех коней, — сказал Содном-Дорчжи пастуху.
Тот надел шапку на длинный шест, которым погонял скот, и размахивая им над головой, пронзительно засвистел.
Через минуту ещё несколько пастухов подъехало на зов. Так же как
Повидимому, пастухи полагали, что предстоит дружеская беседа. Но по насупленным бровям и сурово сжатому рту Соднома-Дорчжи они поняли, что ему не до разговоров, и молча замерли в почтительном ожидании.
Однако после некоторого колебания старший из пастухов все же подошёл к Содному-Дорчжи.
— Я хочу сказать тебе очень важное.
— Говори, — сумрачно ответил Содном-Дорчжи.
— Нам не нравится то, что происходит в степи: на протяжении месяца мы третий раз вылавливаем лам. Откуда им быть? Ты же сам знаешь: уже много лет, как народ изгнал их из республики. — И, недоуменно разводя руками, пастух переспросил: — Откуда им быть?
— Сколько поймали на этот раз?
— Шестерых.
— Наши или баргутские?
— Всякие есть, даже тибетские…
Содном-Дорчжи быстро сопоставлял в уме это сообщение с теми, что уже на протяжении значительного времени поступали с разных концов страны: ламы появлялись то тут, то там. Это не были какие-нибудь осколки прошлого, столько лет скрывавшиеся в степях Монгольской Народной Республики. После большего или меньшего запирательства все они в конце концов признавались, что перешли границу не так уже давно: одни только-только, другие с месяц, третьи с полгода тому назад. Не желая оскорблять чувства верующих, хотя и немногочисленных уже, но кое-где ещё сохранившихся в стране, органы безопасности обращались с ламами с известной осторожностью. До сих пор не удавалось ещё установить, являются ли эти случаи нарушения границы звеньями одной цепи, которая куётся где-то за рубежом врагами республики, или простым совпадением. Но мало верилось в такое удивительное совпадение. Отдельные данные, мелкие штришки и признания давали основания предполагать, что попавшиеся ламы — только неосторожный авангард более крупной шайки. Но что это за шайка, каковы её цели, численность и кто её хозяева — изгнанные из Монголии князья, или духовные правители, или иноземные враги республики, уже не в первый раз пытающиеся руками лам нанести удар народной власти, — все это было ещё не совсем ясно. Но опыт и выработавшееся за много лет государственной деятельности чутьё подсказывали Содному-Дорчжи, что на этот раз у лам есть другой, более сильный и искушённый в крупных диверсиях хозяин, чем незадачливый перерожденец. Добыча, которую он так поспешно вёз сегодня из Араджаргалантахита в Улан-Батор, казалась Содному-Дорчжи ключом к открытому заговору.
— Скоро ли дадут мне коней? — нетерпеливо спросил он пастуха и, как только подвели лошадей, тотчас вскочил на одну из них и движением подбородка указал адъютанту на задок автомобиля. Там к решётке багажника был прикручен длинный тюк, завёрнутый в запылённую кошму.
Адъютант быстро распутал верёвку и потянул конец кошмы.
На землю вывалился связанный по рукам и ногам Харада.
— Айяха! — с одобрительным интересом в один голос воскликнули пастухи.
Они подошли ближе, и первый из них безапелляционно сказал: