Заговорщики (книга 2)
Шрифт:
Ещё два раза он отчётливо видел, как под его выстрелами загорались вражеские самолёты.
Значит, сегодня три!
Три!
Целых три!
А может быть, только три? Всего три сбитые машины за целую вечность, что он кружится в жарком просторе высоко над землёй.
Чэн заставлял машину проделывать целую цепь сложных фигур, чтобы занять выгодную позицию. Эта позиция была ему нужна всего на долю секунды. Доля секунды — и тогда будет четвёртый трофей за день.
Сделав вид, будто хочет атаковать врага в лоб, и якобы не выдержав сближения, Чэн задрал нос самолёта, уверенный, что сам находится вне прицела. На себя, ещё на себя, пока машина не войдёт в перевёрнутый полет! А там, неожиданным для врага иммельманом,
Но что же это?! Крик удивления и досады едва не вырвался из груди Чэна, а может быть, и вырвался, да он сам его не услышал за рёвом мотора. Перебои, несколько коротких перебоев мотора! Быстрый взгляд на бензиномер: ноль! Как он мог прозевать, что баки пусты?! Как мог, как смел? Он, инструктор Чэн!..
Ненависть к самому себе, страх перед тем, что должно сейчас произойти, на миг заполнили мозг. Но тотчас же все вытеснила мысль, что машина заваливается помимо его воли, что он не довёл манёвр до конца. Не отрывая глаза от прицела, Чэн держал палец на спуске, но вражеского самолёта все не было в поле его зрения. Не было и не могло быть — ведь иммельман не состоялся. Вместо того чтобы выйти в хвост противнику, Чэн сам подставил ему брюхо своего самолёта. Один миг растерянности, едва уловимая доля секунды! Но её было достаточно, чтобы внезапно просветлённым разумом схватить все и услышать звон своей бурно пульсирующей крови. Чэн понял: дробный стук, который он слышит, не что иное, как пули врага, прямая очередь, ударившая по его самолёту!..
Чэн пошевелил педалями — тут все было в порядке. Надежда блеснула из-за тёмного занавеса, которым было закрылось уже все.
Чэн толкнул штурвал от себя, потянул на себя, из стороны в стороны. Он поддавался чересчур легко. Рука лётчика не испытывала сопротивления, и машина никак не реагировала на её движения. Что же, значит управление потеряно? Чэн оттолкнул колпак и покосился за борт. Машина шла со снижением. Под нею, сменяясь молниеносной чередой, неслись разноцветные ковры земли. Чэн смотрел на них и ждал, когда вражеский лётчик пошлёт последнюю, заключительную очередь. В том, что эта очередь будет, он ни минуты не сомневался. Не сомневался и в том, что тогда ему останется одно — парашют.
Чэн оглянулся, желая по положению противника определить возможное время этого финала: вместо одного самолёта за ним шли уже два. Но оба были своими! Это были товарищи, повидимому вмешавшиеся в бой именно в тот момент, когда Чэну грозила верная гибель.
Он окинул взглядом приборы. Самолёт шёл поразительно спокойно в пологом, но точном планировании. Чэну оставалось подумать только о том, чтобы посадить его в целости. Можно было сохранить не только себя, но и материальную часть, — это было хорошо!
Чэн взялся за кран выпуска шасси и потянул на себя штурвал. Но теперь штурвал не поддавался. Ещё усилие — и опять напрасно. Руль высоты был заклинён или повреждено управление. Истребитель, вместо того чтобы перейти в горизонтальный полет, ещё увеличил угол планирования. Чэн услышал усилившееся пение воздуха и сообразил, что намерение посадить машину на колеса — пустая фантазия. Не было никакого смысла выпускать шасси при отсутствии контроля над движениями самолёта, — это могло привести только к аварии. Если самолёт подойдёт к земле нормально, то садиться нужно на брюхо. Но через секунду Чэн убедился в том, что и такой надежды у него нет, — машина не снизится правильно. К тому же движение её все ускорялось, снижение делалось все круче. Да, кажется, спасти истребитель не удастся! Эта мысль невыносимой тяжестью давила на мозг, на все существо Чэна. За годы работы в школе он привык к тому, что даже пустячная авария — несмываемый позор для инструктора. А теперь ему оставалось только спасать собственную жизнь…
Чэн
На малой высоте стало очень тепло, и бельё сразу облепило тело горячим компрессом.
Чэн не без труда стянул перчатки и проверил карабины парашютных лямок. Мысли были сосредоточены на том, чтобы выброситься правильно. На память пришли наставления школьных инструкторов-парашютистов. Когда-то он слушал подобные наставления, уверенный в том, что уж ему-то, инструктору Чэну, они не понадобятся…
Чэн с трудом протиснулся в вырез кабины, ставший вдруг непомерно узким и неудобным. Центробежная сила сбрасывала тело в сторону, противоположную вращению машины. Его прижимало к стенке кабины так, что казалось, никогда не удастся от неё оторваться. Чэн напряг все силы в единственном желании прекратить эту смертельную связь с самолётом и вдруг, неожиданно для себя, понял, что свободен. И тотчас так же отчётливо понял, что отделился совсем неправильно, вовсе не так, как учили в школе. Как бы в подтверждение этой мысли, он тут же получил удар крылом. Удар был так силён, что Чэну показалось, будто его спина переломилась. В глазах потемнело, и смутно, сквозь туман, Чэн почувствовал, как его тело, словно выброшенное катапультой, вылетело из орбиты вращения самолёта…
Если бы удар не пришёлся по туго сложенному в чехле парашюту, крыло, вероятно, переломило бы Чэну спину. Ему уж едва ли удалось бы осознать, что парашют вышел из чехла без помощи человека, освобождённый ударом крыла. Произошло то, чего избегали в этих местах все товарищи, — прыжок без затяжки, делавший лётчика мишенью для преследовавших его врагов. Мысль об этом была нестерпимо острой. Чэн даже забыл о только что виденных им в воздухе самолётах друзей. В подтверждение слышанных им предостережений чётко пропело несколько пуль, донеслись хлопки пулемётной очереди. Чэн поднял голову и увидел стрелявшего по нему гоминдановца. Но тотчас же за ним заметил и двух своих, гнавших врага на запад.
Все три самолёта исчезли из поля зрения Чэна, скрывшись за куполом парашюта.
Лётчик пытался уменьшить снос. Но ветер гнал его очень быстро. Чэну показалось, что где-то высоко над ним самолёт сделал круг и ушёл на запад.
Чэн сосредоточил все внимание на посадке. А когда он освободился от парашюта, то вокруг царила такая томительная тишина, что на секунду показалось: именно тут, в этой тишине, наступит конец всему. Но он тотчас совладал с этим чувством и принялся старательно складывать парашют, по всем правилам, как бывало учили в школе молодёжь…
Машина, высланная по указанию лётчиков, нашла его к вечеру.
Сквозь мутную пелену дождя очертания гор казались расплывшимися. Из жёлтых цыновки, закрывавшие входы пещер, стали темносерыми.
Дождь надоедливой дробью шуршал по промасленной бумаге решётчатых дверей. Все, что было в пещерах, — постели, одеяла, одежда, даже доски столов и ящики, служившие сиденьями, — все стало влажным. Большинство лётчиков было погружено в сон, а кто не спал — бранил метеоролога. Если бы не его благоприятные предсказания, день наверняка был бы объявлен нелётным. Тогда состоялось бы партийное собрание, которое откладывалось со дня на день из-за напряжённой боевой работы и для которого у каждого назрели вопросы. Но удивительный оптимизм метеоролога держал командование полка и лётчиков в постоянном напряжённом ожидании возможного вылета. В таких обстоятельствах оставалось одно: спать под унылый шум дождя.