Заградотряд. «Велика Россия – а отступать некуда!»
Шрифт:
– Ладно, Иван Никанорыч, хватит. Войны без потерь не бывает. Рассказывай, что они там? В какой силе и куда собираются выдвигаться? Или тебе «лаптежники» тоже мозги вышибли?
– У них есть чем мозги вышибать. А где наша авиация?
– Что ты меня спрашиваешь? – побледнел вдруг Мотовилов, чувствуя, что теряет самообладание. – Что ты мне, блядь, нервы тратишь! Обосрался, так сцепи зубы и думай, где и как умыться!.. О взводе думай. Раненых вытаскивай да живых в себя приводи.
Глава двенадцатая
Хаустов выехал на расквашенный тележными колесами проселок. Но умная кобыла выскочила из колеи и зарысила обочиной. Звали кобылу Егозой. Когда старшина Ткаченко передал ему повода и сказал, что лошадь зовут Егозой, он внутренне вздрогнул. Так было всегда, когда его окликало вдруг прошлое. Он даже переспросил, не веря в то, что только что услышал:
– Егоза? Не может быть?!
– Ну да, так и есть, Егоза. Кличка у нее такая. – И старшина недоуменно пожал плечами.
Когда Хаустов вскочил в седло, старшине показалось, что профессор сразу помолодел лет на пятнадцать, и он успокоился – хоть и ополченец из числа людей умственного труда, как говорит ротный, хоть и москвич, а в седле сидит как влитой, и повода держит умело, не плескает локтями, не сутулит спину. И винтовку взял со знанием дела, через голову, и ремень отпустил настолько, сколько надо, так, чтобы она и не давила на ходу, и не болталась.
На железнодорожный разъезд Буриново Хаустов прибыл в тот момент, когда там разгружалась артиллерийская часть. Расчеты снимали с платформ короткоствольные полковушки и 76-мм дивизионные пушки, скатывали по сходням противотанковые орудия. Ездовые выводили из теплушек коней, разгружали тюки с сеном, грузили на повозки мешки с фуражом и продовольствием для дивизионных кухонь. Часть орудий была уже снята и отведена в лес. Часть еще находилась на платформах, и вокруг них сновали артиллеристы. Покрикивали командиры, туда-сюда бегали сержанты. Те, чья матчасть была уже в лесу, сидели возле передков и покуривали. Ждали новых распоряжений.
Хаустова поразила беспечность артиллеристов, которые даже не выставили постов.
Возле штабеля густо пахнущих креозотом шпал стоял пожилой железнодорожник в форменной фуражке, такой же старой, как и он сам. И фуражка, и старенькая фуфайка, и руки его были перепачканы смазкой и угольной пылью. Ведя коня в поводу, Хаустов подошел к нему. Старик поглядывал то на суету артиллеристов, то в хмурое осеннее небо и ворчал:
– Войско, елки горбатые… Вот налетят сейчас…
Хаустов подошел к нему и спросил, где найти командира части или военного коменданта.
Старик окликнул бойца, стоявшего неподалеку. Тот одной рукой держал у ноги винтовку, а другой черный порядочный сухарь. Артиллеристам, должно быть, выдали сухпаек. Хаустов знал: такие сухари только в сухпайке, который выдавался на двое-трое суток, обычно на марше. По тому, как боец держал винтовку и что к ней был примкнут длинный штык, Хаустов сразу догадался, что это и есть часовой. Боец подошел, на ходу пряча в карман шинели недоеденный сухарь. По мере приближения к незнакомому человеку с пехотными петлицами, да еще с немецкой винтовкой за спиной, выражение лица его менялось.
– А ну, стоять! Кто ты такой? – И часовой качнул штыком над плечом Хаустова.
– Ведите меня к командиру. Быстро! – сказал Хаустов.
Часовой вначале растерялся, потом задумался. Снова качнул штыком.
– Ишь, раскомандовался. Я еще решу, куда тебя, к командиру или к березе.
И тут от группы артиллеристов, только что скативших на насыпь «сорокапятку», отделился человек в комсоставской шинели, перетянутой ремнями.
– Что тут такое? Вы – кто? – И командир с петлицами майора быстрым взглядом человека, который распоряжался здесь, на лесном полустанке, всем хозяйством и всем личным составом, окинул Хаустова.
– Вот, товарищ майор, задержал. К платформе пробирался.
Хаустов сунул повод в руку часового, вскинул руку к обрезу каски и доложил, кто он есть и по чьему приказанию сюда прибыл. Майор изменился в лице и тут же потащил его в станционный домик. Домик тот казался здесь случайно прилепленным к горам заготовленных дров. Ровные штабеля полутораметровок возвышались до самой крыши казенной постройки, служившей то ли железнодорожникам, то ли лесозаготовителям.
Через полчаса Хаустов и еще трое офицеров штаба истребительно-противотанкового полка верхами выехали с разъезда. Егозу часовой подкормил овсом. Когда понял, что в артполк прибыл непростой посыльный, сбегал куда-то к теплушкам и притащил полмешка хорошего овса. Добрую часть Хаустов теперь вез с собой, хорошенько привязав к седлу. Когда выезжал, успел заметить, что следом за ним выступила разведка. Но еще при нем командиры батарей разослали по всей округе патрульные группы по пять-шесть человек с пулеметом. Командир истребительно-противотанкового полка майор Сапегин, прочитав записку старшего лейтенанта Мотовилова, спросил, почему не прибыл сам командир боевого участка.
– Рота сейчас в бою, – коротко ответил Хаустов.
– Рота… Почему рота? У меня данные, что здесь держит оборону отряд числом до батальона.
– Нас там три взвода. И уже неполного состава.
– Черт бы их всех побрал! Кто будет прикрывать наши огневые?!
– Мы.
Майор с неприязнью посмотрел на Хаустова и спросил:
– Вы кто по званию и должности?
– Солдат, – ответил Хаустов. И тут же поправил себя: – Первого взвода Третьей стрелковой роты рядовой Хаустов. – И чтобы майор впредь не смотрел на него с претензией: – Из ополченцев.
– Понятно, – поморщился майор.
Но окончательно понятной ситуация стала, когда Хаустов доложил о нескольких группах «древесных лягушек», которые бродили по тылам роты и, возможно, имели целью разведку железной дороги, а возможно, и диверсию.
– Да, наше счастье, что пошел снег и низкая облачность мешает действовать самолетам. С вами поедет мой начштаба и еще двое офицеров. Проводите их прямиком к командиру боевого участка.
И вот они неслись наметом по лесному проселку, держа на юго-восток. Когда дорога сужалась и деревья подступали к самым колеям, Егоза осторожно и легко переходила сперва на крупную, а потом и на мелкую рысь, но затем, видя впереди простор, снова срывалась в галоп. Артиллеристы едва поспевали.
Егоза… Егоза… А ведь и масть такая же. Светло-рыжая, почти соловая, со светло-седоватой гривой и хвостом, и в них так же играл, поблескивая, редкий черный волос. И такая же умная и послушная. Хотя и с норовом. Но к часовому сразу пошла, видать, почувствовала в нем понимающую деревенскую душу. А на майора косила недоверчивый глаз, вскидывала голову. Когда Хаустов вышел из станционной постройки и подошел к ней, сразу потянулась к нему, словно невзначай, толкнула в плечо и коснулась щеки теплой замшевой губой. Втянула воздух, словно испытывая его, своего нового хозяина, в каком он настроении.