Захват Московии
Шрифт:
Квази-Гагарин молча протянул мне руку.
— Да. Манфред Боммель! Много приятно! — прошептал я, поняв сразу, что всё пропало — прокурор, официал, дело наверх…
Я сел напротив полковника и с мольбой взглянул на него, но он, перебрав бумаги и не глядя на меня, начал говорить, сверяясь с листом и обращаясь к прокурору:
— Итак, Иннокентий Витальевич, свидетель Боммель мною вчера опрошен и дал полезную информацию и по делу об убийстве гражданина Узбекистана Усманова э… Насруллы, извините, и по делу о фальшивых деньгах. Установлено, что иностранный гражданин Боммель, лингвист и специалист по русскому языку, будучи на учёбе в Санкт-Петербурге, познакомился в университете с группой так
Квази-Гагарин подтверждающе хмыкнул, сложив перед собой ухоженные руки. И мундир, и сорочка, и пробор — всё было с ниточки-иголочки.
— Эти люди, которых господин Боммель назвал и подробно описал… вот тут, лист 2… обманным путём изъяли у него 100 американских долларов, якобы в партийную кассу, предлагали за 3000 долларов стать гауляйте-ром в Германии… Нет, до чего, дошли, а?.. Парткассы, фашисты, гауляйтеры! — Полковник, из-под золотых тонких очков для чтения, бросил взгляд на прокурора (осуждающе крякнувшего). — А потом явились к нему в номер в гостинице «Центральная» и привели с собой этого несчастного узбека Усманова… имя не хочу лишний раз повторять… Начали вымогать деньги, бить, а когда господин Боммель вступился за него, фашисты избили его и заперли в ванную, где он практически ничего не видел и не слышал, кроме шума неисправного сливного бачка…
Где бачок сливать? Куда? Я обалдело слушал, ничего не понимая. Прокурор повёл бровями в мою сторону:
— Задвижка на ванной была снаружи или внутри?
Что отвечать? Что надо отвечать?
— Да… движка… извнутрь тоже… снутри… И вснаруже… так, да, тоже…
А полковник, глотнув чай из стакана в серебряном подстаканнике, добавил:
— Так как господин Боммель был избит, он намерен податьвстречный иск против этих выродков — за побои и моральный ущерб… Вот, посмотрите, в каком он виде! — указал он на меня. — И это — специалист, молодой академик, поэт, наш гость, в конце концов!..
— Побои сняты? — спросил квази-Гагарин в пустоту.
Я не знал, что отвечать, за меня ответил полковник:
— Сняты, как же…
Прокурор удовлетворенно наклонил голову с идеальным пробором — казалось, он был всем доволен. Но нет — вспомнил:
— Я читал в деле, что там наркотики как бы были?
Полковник поморщился:
— А, это… Это уроды-нацисты обронили… Пакетик травы… Знаете, Иннокентий Витальевич, по моим лично убеждениям, траву давно пора узаконить и легализовать. Что в ней плохого?.. Это ж как валерьянка или шалфей! Люди под травой — тихие и смирные, не то что от алкоголя, которым забита наша страна… А сколько сил высвободилось бы для борьбы с серьезными преступлениями?.. А как пошла бы вниз кривая нашего бича — пьяной бытовухи?.. Курильщик и топора поднять не может, не точно что резать и крошить, как это сплошь и рядом от алкоголя происходит!
Квази-Гагарин искоса взглянул на него:
— Господин Майсурадзе, сейчас не время для дискуссий… Это не наша компетенция, а законодателей… Я спешу на совещание. Кровь у Боммеля на анализ брали? Нашли что-нибудь?
— Конечно, обязательно… Ничего, пусто… Только пара капель пива, — легко и просто ответил полковник.
Прокурор вдруг жестом попросил у полковника дело:
— А ну позвольте!.. — и начал его просматривать (отчего у меня пятки ушли в душу и стали там топтаться). — Вот. Фальшивые купюры? Чьи это поддельные евро? Узнали? Его?
Полковник радостно подхватил:
— Как же! Как же! С помощью господина Боммеля удалось установить, что эти купюры принадлежат некоему
— И лингвистовый тоже! — вырвалось вдруг у меня.
Оба взглянули на меня. Полковник первым понял:
— Ах, ну да, и лингвистический портрет, разумеется… Господин Боммель описал как его внешность, так и речь. «Сурррен, брррат-джан»… такое гипертрофированное «р», как у тигра… Всё это очень помогло следствию. Ну вот. Дело в отношении этого так называемого Сурррена выделено в отдельное производство, как и дело убитого Насруллы… простите… Исходя из того, что свидетель Боммель дал полезные показания и помог следствию, а также что у господина Боммеля завтра кончается срок визы, следствие считает, что господина Боммеля можно — и нужно — отпустить, чтобы он мог вернуться на родину, к своим прямым обязанностям… — (По мере того как он говорил, душа моя наливалась маслом масляным, я начинал понимать. O, Gott!) — Вот так, — заключил он и сложил бумаги, довольно бесцеремонно забрав у прокурора папку.
Квази-Гагарин проводил её безучастным взглядом и пригладил руками виски:
— Ну что же… Не против, согласен. Свидетель подписал показания?
— Ещё не всюду. Сейчас. — И полковник резво подскочил ко мне с листами: — Вот тут, будьте так добры, подпишитесь… тут… И тут…
Я испугался — подписывать ничего нельзя, все говорят!
— Что это? Подписать себя?
— Ваши показания. Подписывайте! — сквозь зубы, с нажимом процедил полковник, исподтишка поглядывая на прокурора (а тот косо посматривал на свой неброский «Rolex» под белым манжетом).
— Понял.
И я подписал все страницы, не глядя и не читая текста. Зачем? Если хотят отпустить — отпустят, хотят посадить — посадят, не вопрос. Фатальный рок уже проник в меня, пустил свои успокоительные корни: от человека ничего не зависит… Тут, во всяком случае… И от этого стало даже как-то спокойнее — не надо думать, дёргаться, всё само как-то сварится, слепится, перемелется… разомни тунца…
А полковник, шаря по столу и говоря о каком-то их общем знакомом, майоре Свинолобове («Да, Карл Кузьмич хорош на охоте, не отрицаю, но на рыбалке — извините, слабак, дубинал натуральный»), подал прокурору на подпись отдельный лист, который и был подписан золотым пером, вынутым из специального футлярчика.
— Желаю хорошего полёта! — сказал мне квази-Гагарин, кивнул полковнику и без пожатий вышел, унося с собой запах парфюма и чистой рубашки (чего нельзя было сказать обо мне и чего мне так не хватало).
Как только он исчез, полковник изменился: повеселел, лицо его как-то распустилось, ожило:
— Ну, геноссе Фредя, аллес ист гут, зер гут! Всё в лучшем виде! Да, это не просто слова — немецкая точность! Пунктуальность! Обязательность! Дисциплина! О, я всегда говорил, что немцы должны править миром! А евреи — при них, под их контролем, заведовать финансами!.. Впрочем, когда я одному немецкому комиссару полиции на банкете высказал эту идею, он ответил, что нельзя собак пускать стеречь колбасу — сожрут несмотря на страх… Не знаю, правда, кого он имел в виду — немцев или евреев…
И рассказал, что ровно в четыре часа утра к названному месту подъехал на огромном джипе сухой, как палка, немец и, не выходя из машины, выбросил пакет с деньгами: посмотрел, убедился, что его взяли, и без слов уехал.
— А кто это был?
Полковник рассмеялся:
— Вы у меня спрашиваете? Откуда мне знать? Он не представился. Какой-то ваш Эйхман или Гудериан… Выкинул, как собакам, — и уехал! — восхищенно повторил он. — Ариец! Как я их понимаю!.. Да, Роммель-Боммель…