Закат империй
Шрифт:
— Если ты поможешь мне, тебя ждет плата, — сказал Альрихт. — Если откажешь — я попытаюсь привести в исполнение одну угрозу.
Мальчик посмотрел на него с гораздо большей симпатией.
— Какова плата, я догадываюсь, — сказал он, улыбаясь. — Вряд ли ты придумал что-нибудь новое. Но вот чем ты можешь грозить мне? Это забавно. Я выслушаю тебя с удовольствием.
— Плата старая, — согласился Альрихт. — Но большая. Я заплачу тебе шестьдесят жизней, которым не вышел срок.
Мальчик огляделся.
— Я вижу здесь семьдесят шесть таких, — сказал он. — Но это уже числа, числа; обычный предмет торговли. Говори же скорей угрозу, мне интересно.
— Я
Мальчик высоко поднял брови.
— Это невозможно, ты знаешь, — сказал он со сдержанным упреком.
— Ты хочешь сказать — немыслимо, — поправил Альрихт.
— И значит — невозможно, — настойчиво сказал мальчик. — Если Свидетель не в силах представить мир без меня, то такого мира никогда не будет. Немыслимо, невозможно… Не вижу никакой разницы, кроме чисто философской.
— Ты прав, — сказал Альрихт. — Но я учил философию старательно. Если разница все-таки существует, то должны быть и практические различия. Их просто надо найти. Или придумать.
Мальчик внимательно посмотрел на него.
— И что ты придумал?
— Я не в состоянии представить мир, где тебя нет и не может быть. Но я могу представить мир, где ты бессилен.
Мальчик замер. Он долго стоял неподвижно, потом придвинулся к Альрихту, взял его за руку и доверчиво заглянул в глаза. Снизу вверх.
— Разве ты сможешь?.. — шепотом спросил он, замолчал и опустил голову. — Да. Вижу. Ты — сможешь.
— Ты Смерть? — чужим голосом спросил Морена. — Почему мальчик?..
— Я — Предел, — отрешенно сказал мальчик, глядя сквозь Морену. — Для вас предел чаще всего кладет смерть, так что можешь меня называть и так.
Он шагнул к Клоссу, разглядывая его лицо.
— Ты любишь Границы, — сказал он, и лицо его засияло удивительным, неярким, но добрым светом. — Ты понимаешь. Границы — это тоже такие маленькие пределы, но их можно переступать. И тогда оказывается, что с той стороны все очень похоже. Даже если все наоборот.
Он резко повернулся к Альрихту.
— Я понимаю, что ты придумал, мастер. Ты хитрый. Ты хочешь превратить все пределы, до которых дотянулся человек — в границы. Чтобы можно было прыгать через них, туда-сюда, как в скакалки… Выйти из смерти обратно в жизнь, пройти тупик насквозь, разрешить неразрешимое… Да, такое человек представить в состоянии. Хотя и не всякий. И даже ты не сможешь представить одновременно предел пределов — и бесконечность…
Он снова сел на жертвенник и бесцеремонно сгреб горсть орехов.
— Все равно плохо, — задумчиво сказал он. — Та часть меня, которую вы называете смертью, очень ослабеет, а это отнимет силу и у старости, и у осени, у зимы, у разрушения — у всего, что пугает людей приближением к Пределу… Я не хочу, чтобы так было. Мир бессмертных, которых можно только убить, потому что они не хотят умирать сами, мир убитых, но воскресающих людей и богов… Это угроза. Ты убедил меня. Хочешь орех?
— Это жертва, — стеснительно сказал Морена.
— Я угощаю мастера. Всех вас. Берите, что хочется. Подойди ко мне, пожалуйста. Ты, с лицом, как у древних. Кто ты?
— Я не хочу говорить тебе свое имя, — вежливо сказал Морена. — Ты знаешь, почему.
— Ты не хочешь, чтобы я властвовал над тобой, — понимающе кивнул мальчик. — Я хочу знать: ты такой храбрый потому, что глупый? Или потому, что не хочешь терпеть владычества страха над собой? Не хочешь, чтобы страх поставил тебе предел, за который не шагнуть?
Морена подумал.
— Очень соблазнительно сказать, что не хочу терпеть, — медленно проговорил он. — Но я ведь знаю, что есть для меня неисполнимое, есть и то, чему я позволяю в какой-то степени властвовать над собой… Наверное, все-таки глупый. Мне страшно бояться, понимаешь? Страх очень ослабляет человека, а слабости я очень боюсь.
— Ты не очень глупый, — решил мальчик. — Спроси у меня то, что хотел.
— Почему ты — ребенок?..
— Почему я ребенок. Только я не ребенок. Я мальчик.
— Почему ты мальчик?
— Мы очень любим быть кем-то, человек с древним лицом. Могучим воином в черном шлеме с глухим забралом. Бесстрастным и беспощадным. Правда, здорово? Или прекрасной и загадочной женщиной с бледным лицом. Или красавицей с чахоточным румянцем, черными губами и горящими глазами, у-у! Сильная и соблазнительная, в лохмотьях, на фоне паутины, а поцелуй ее несет смерть!
Мальчишка непорочно засмеялся, покачивая ногой.
— Белая тень в лунном свете, далекий вой в ночи, серые призраки склепа, проклятие прошлого, верный друг-оборотень, который в урочный час уничтожит тебя! Демон, поющий в урагане, тихая смерть, которая приходит с шорохом травы, ребенок… вот он, ребенок! Белокурые волосики колечками, невинная улыбка, и глаза, — он мелко захихикал и погрозил Морене пальцем, — глаза! Глаза недетские и внимательные, то зажгутся дьявольским лукавством, а то станут пугающе пустыми — так?
Он понизил голос и наклонился вперед, заговорщически улыбаясь Морене.
— Мы выбираем то, что влечет вас, маг. Запомни это, запомни навсегда и передай дальше, сквозь Рассвет! Чтобы вы не испугались прежде срока, чтобы поближе подошли к пределу, даже сквозь страх — мы принимаем облик того, что вас манит. Или наоборот, не знаю. Здесь трудно понять, что было раньше. Может быть, вас манит то, в чем может таиться предел.
Мальчик соскочил с жертвенника и заглянул в другую чашу.
— Только мне надоело быть идеалом. Я решил стать мечтой. Но этого ты не поймешь, — он ткнул кулаком Морену в живот. — И не надо тебе этого понимать, а то повесишься. А тебе, — он снова подошел к Клоссу, — я то же самое скажу другими словами. Я остановился на границе. На самой границе. Если бы я был ребенком, мне не хватило бы сил убить воина. А если я стану взрослым, у меня будет память, совесть, жалость… ты знаешь, у вас тоже есть много похожих игрушек. Нет, я не хочу выбирать. Еще в неведении души, но уже обуреваемый страстями и мечтами… так лучше всего. Нет смятения, не на что отвлекаться. Однако, мастер, — он отскочил к Альрихту, — ты, наверное, решил, что я отвлекся? Я думал о тебе и решил, что ты молодец. Ты придумал хорошую угрозу. А знаешь, в чем ее истинная сила? Не знаешь, кажется. Сейчас расскажу. Ужас в том, что единожды помысленное нельзя уничтожить насовсем. Если ты создашь новый, светлый и прекрасный мир, твои идеи найдут лазейку туда. Я верю, что ты честно выполнишь уговор, что ты подаришь людям и серую смерть, и черную гибель, а поскольку ты фантазер и романтик, то будет и белый предел исчезновения в тумане, и серебристое лунное чудовище, и прозрачное беззвучное растворение, и много других цветов и оттенков. Верю! Но ты обязательно протащишь в свой мир десяток непобедимых героев, оставишь узкую тропку бессмертия, и снова мелькнет идея воскрешения… я знаю, что говорю. Эртайс тоже был фантазером. Посмотри на себя, мастер! С кем я вынужден спорить? С магом, чародеем и некромантом? Спасибо, Эртайс!