Закат империй
Шрифт:
Для Томори любые размышления всегда сразу наполнялись глубоким практическим смыслом. На сколько шагов следует просчитывать действия противника? Когда можно быть до конца уверенным, что ты понял врага лучше, чем он сам себя понимает?
Тут практическая логика Томори столкнулась с его философией. Не менее практической. Философия гласила: надо быть не трудолюбивее врага, а умнее. Много ли проку с того, что ты просто просчитал ситуацию на один шаг дальше? Просчитывать нужно так, чтобы обеспечить себе победу. Можно и вовсе не считать, если знаешь другой способ победить сегодня.
Логика
Философия ехидно спросила у опыта, чем они с логикой занимаются, когда влипают в совершенно неизвестного противника. Изучают, до поры отмахиваясь мечом? Чтоб узнать и понять, а то ведь победить не выйдет?
Логика не менее ехидно заявила, что те, кто бросался сразу побеждать, похоронены неподалеку, в полулиге к востоку по ринфскому большаку. И разве прощупывание в начале боя не есть то же самое познание противника и попытка его понять?
Издерганный опыт, к которому в этот миг обратились обе стороны, для начала честно сообщил, что прощупывание — это, конечно, очень научно и очень правильно, только на него почему-то никогда времени нет. И вообще прощупывание хорошо на поединке за деревянную корону Короля Горы. А те, кто потратил слишком много времени на прощупывание в реальном бою, похоронены там же, у большака, только не слева от дороги, а справа. И в поединке чести — один на один — тоже можно и нужно дожидаться своего часа. Иначе пойдешь налево от большака. А в реальном бою надо пытаться интуитивно предугадать поступок противника. Потому что времени на глубинное проникновение и познание твой противник по невежеству и скудоумию своему обычно не предоставляет.
Как интуитивно улавливать ход врага, опыт знал прекрасно. Но логика с философией вообще не могли объяснить, что это такое — интууиция; и оскорбленно отвернулись.
Тори глубоко вдохнул вечерний воздух, радуясь хитросплетенности бытия, и снова взялся за книгу. Но не успел прочитать ни строчки.
В воздухе появился едва уловимый аромат мелкой каменной пыли. Острый, с характерной ноткой то ли паленого волоса, то ли жженой кости. И безмятежная лепестянка с распахнутыми крыльями вдруг встрепенулась, повела усиками и упорхнула искать травинку поспокойнее.
— Привет, Хаге, — лениво сказал Томори, не оборачиваясь. — Опять кольца клепал?
— Клепал, — сказал Глиста, опустился рядом и зевнул. — За сегодня семь штук склепал. Теперь-то что, теперь ничего. Как я ротонский импрессор купил, так и бед не знаю. Это ж мастерская Яа-литло, не что попало, чарует — обалдеть! Яа-литло — знаешь? Дом ювелирного и магического мастерства при дворе Ее Величества, не сало с хреном… Не, зверь витраж, вытягивает разрешение пятнадцать на любом кристалле.
— То-то ты на кварце все и шлепаешь, — свысока сказал Томори.
— А что — кварц? — обиделся Глиста. — Благородный камень, прочный, с игрой, я его еще и тонирую. А тонированный кварц, да не поверху, как в Соге на базаре, а на всю глубину — это знаешь что?
— Это смотря чем тонировать, — рассудительно сказал Томори. — Ежели сырым железом, да с умом, да с компенсацией — так и аметист. Только что-то ты, я смотрю, аметистов не делаешь.
— Ага, — все еще обиженно сказал Глиста, — тебе бы все издеваться. Аметист — камень из старших, его разозлить себе дороже, а по-доброму его надо делать двенадцать дней, да тонировать вовсе кровью, лучше даже своей, а компенсацию выставлять от виноградного листа, с молитвой — тогда-то он и от безумия охранит, и от пьянства обережет, и запись запечатлит до пяти минут с разрешением семь и три. Где я тебе возьму виноградный лист и двенадцать дней?
— Так я и говорю, — благодушно согласился Томори, — ляпаешь чем под руку подвернется. А чего хотят чаще?
— Чаще цитрин, — сказал Глиста, разглядывая ожог на левой ладони. Еще розовенького чего, бывает. Ну, и мне легче. Цитрин же проще агата — лей любое дерьмо и цитрин получится. А если даже с первого раза не получится, так Огнем его проработаешь — и опять цитрин. И слоить его не нужно. В агате главная возня со слоением.
— А чего это их на кольца потянуло?
— Так в поход же идем. Еще и дальний, и серьезный. Типа, понимаешь, в неведомые земели, сам стратег ведет…
— Так Ник же больше не стратег.
— А кого это млехает? Так же звучит красивше! Ну, они теперь все в красивых позах и при полном доспехе — для девок, у кого есть. Кто и матери. Цитрин секунд пятнадцать тянет, как раз успевают сказать — люблю, дескать, буду помнить, ждите. Кого ждать? Кому ждать? Не, идиоты, честное слово. Люблю подлецов, млеха мама, но идиоты — еще поискать таких. И то не найдешь.
— Так объяснил бы, — равнодушно сказал Томори, наблюдая, как Уртханг возвращается, гоня перед собой маленькое обреченное стадо молодых — с пяти-семилетней выслугой. Стадо понуро зашло в большую палатку второй когорты, на четверть круга от Тори с Глистой посолонь. Последним зашел Уртханг, и спина у него была недобрая. Остальные бойцы когорты шустро и едва ли не цыпочках расходились по маленьким палаткам.
— А чего им объяснять? — Глиста пожал плечами. — Рассвет не Рассвет, а если маме надо приятно сделать, я всегда за. Мне что? Болванок серебряных у меня еще полмешка осталось, аниматоров я купил… Ну, простеньких, однопозиционных, так для такого кольца больше и не надо, в нем же кристалл менять никогда не будут. Нашего дурика записал, цитрин сляпал, камень в импрессор… не, зверюга атрибут. Не витраж, а песня!
— И сколько берешь?
— Семь за штуку. С записью. Если розовый — восемь.
— Значит, за сегодня ты полтинник сколотил.
— Ну типа того. Даже пятьдесят один. Два розовых.
— Ох и болван ты, Глиста, — Томори лег в траву, забросив руки за голову. — Дуриков хаешь, а сам? На кой тебе теперь деньги? Куда ты это серебро-золото заткнешь? В жопу? Только лишнюю тяжесть таскаешь.
— Ты знаешь, ты бы язык придержал, — Глиста посерел, хотя и не был чистокровным островитянином. — Я себе знаю, зачем мне деньги, а ты не знаешь, так заткни хайло и не млехай.
— Да заебал ты своим млеханьем! — Тори снова резко сел. — От хигонских блядей набрался и мне уши засераешь! Слушать противно!