Закат семьи Брабанов
Шрифт:
— Она и так сходит с ума от беспокойства.
— Если она узнает правду, будет еще хуже.
— Зато теперь и я готов сойти с ума от беспокойства.
— Ты уже говоришь о себе в мужском роде?
— Извини.
— Мне не за что тебя извинять. Это твой выбор.
Когда мы возвращались на виллу, я спросила у сестры, что ей нравится в Стюарте. Не смущало ли ее, что он дружит с Бенито? Она отрицательно покачала головой с внутренним удовлетворением, выдавшим себя чуть заметной и хитроватой складкой у губ, первым появлением у нее так называемой ионийской улыбки Коры [7] ,
7
Древнегреческая статуя, изображающая девушку в длинной одежде.
— Я не могу сказать тебе, что мне в нем нравится. Я даже не помню, как он выглядит.
— Но ты же помнишь, что он друг Бенито?
— Когда я думаю о том, что через три года наш братец выйдет на свободу, у меня кожа покрывается мурашками.
— Это ведь много, три года.
— Не так уж и много. Три года назад мне исполнилось тридцать три, а я помню об этом, словно все было вчера. Ко мне пришла уйма подруг. Они танцевали сальсу [8] и пили мескаль [9] , дорогая сестричка, о, прости, дорогой брат.
8
Африкано-кубинский танец.
9
Мексиканский спиртной напиток.
— Можешь звать меня, как хочешь. Я еще сама не решила.
Она впилась взглядом в мои глаза, словно хотела прочесть в них ту дату, когда я смирюсь со своим настоящим полом, перестану блуждать между двумя характерами, метаться между несколькими личностями. Затем тень ностальгии пробежала по ее лицу, и она сказала:
— Теперь они замужем и делают кучи детей, словно взбесившиеся ксероксы, выдающие все время один и тот же неполный и мятый документ.
7
Он уселся под вишней, положив куртку на колени, держа в руке стакан оранжада, который моя сестра наполняла через равные промежутки времени. «Никогда в жизни не пил столько оранжада», — говорил он, рассказывая впоследствии об этом первом дне, проведенном у нас дома. Его лицо, казалось, кричало об одиночестве, а рассеянные жесты делали похожим на человека, сомневающегося в реальности происходящего. Гостям, присутствовавшим на нашем празднике и сидевшим рядом с ним, он признался, — по наивности, решили мы, но, как оказалось, из зловредности, — что был другом Бенито в тюрьме, в результате чего все предпочли держаться от него подальше; и он остался один под вишней, в тени, такой бесценной в этот жаркий день. В конце концов к нему присоединилась Синеситта. Она спросила, не скучает ли он.
— Здесь, конечно же, не так забавно, как в тюрьме, но было бы преувеличением сказать, что все, что происходит, меня не развлекает.
— Мама сказала, что вы сидели за уклонение от уплаты налогов.
— Я думал, что не попадусь.
— Вы
— Я просто слишком хитрый.
— Если бы вы были слишком хитрым, то не попались бы.
— Эта мысль изводила меня в первые недели заключения, поэтому позвольте мне выбросить ее подальше из головы.
— Нужно быть не слишком хитрым, а достаточно хитрым. Это вам говорит бухгалтер.
— Вы бухгалтер?
— Вы разочарованы?
— Очень.
Синеситта спросила, почему он ведет себя так обезоруживающе с ее родителями и так воинственно с ней.
— Потому что я не боюсь ваших родителей.
— Почему вы боитесь меня?
— Не знаю.
Он действительно всегда испытывал страх, — прикрывая его улыбочками, иронией, наигранностью, — настоящий страх перед моей сестрой, даже когда бил ее, унижал, топтал ногами. Он чувствовал ее превосходство над собой и тогда, когда она корчилась у него в ногах от душевной боли и умоляла ее прикончить.
— И чем вы собираетесь теперь заняться?
Обычно незнакомым людям Синеситта не задавала личных вопросов, так как в одном учебнике хороших манер, присланном «Франс-Луазир», прочла, что это невежливо. Но на этот раз она так была увлечена Стюартом, что хотела знать о нем все.
— Любовью и состоянием, — ответил он.
— С сегодняшнего дня?
— Вначале мне нужно переодеться. В таком виде у меня практически нет шансов завоевать хоть одну женщину или заработать денег.
Стремясь узнать, женат ли он, но не желая создавать впечатления, будто сама заинтересована в браке, — так как не была в нем заинтересована, — Синеситта поинтересовалась, нет ли у него детей.
— Нет, — ответил он. — Была когда-то собака, но она умерла.
— Как ее звали?
Стюарт улыбнулся.
— Я пошутил, — ответил он.
— Вы шутите над смертью собаки?
Скоро она обнаружит, что он шутил и над смертью людей. А иногда только этим и занимался.
— Никогда не имел собаки. Просто ваш вопрос о детях показался мне забавным.
— Что в нем забавного?
Стюарт не ответил. В тюрьме он усвоил, что есть моменты, когда лучше всего промолчать, главное — распознать их. А в это время мама показывала гостям Боба.
— Это ваш ребенок? — спросил Стюарт у Синеситты.
— Нет, мамин.
— А кто отец?
— Мой, — произнесла сестра, показывая пальцем на папу.
— Ему по меньшей мере лет восемьдесят.
— Восемьдесят два.
Стюарт засмеялся изумленным и доброжелательным смехом, который ее очаровал.
— Они хотели этого ребенка, — объяснила Синеситта. — Их так беспокоило отсутствие у меня детей, что они сделали его для того, чтобы мне было о ком заботиться после их смерти.
— Неужели ваши родители так прямо все объяснили?
— У Брабанов ничего не объясняют, но все чувствуют.
— Мне очень нравится ваша семья. К сожалению, я уже ухожу.
— Почему?
— Тот, кто только что вышел из тюрьмы, боится привязываться.
Стюарт жестом попрощался с родителями. Его глаза цвета абрикосового варенья остановились на мне, и он, казалось, заколебался, стоит ли прощаться со мной тоже, словно я была для него не из этого мира. Он направился к калитке в сопровождении Синеситты, еще более напряженной и задумчивой, чем обычно. Вдруг ее лицо осветилось, словно она нашла решение важной физической или метафизической проблемы.