Заказ на мужчину мечты

Ефремова Марина

— Проходите, не стесняйтесь. Видите вон тот особнячок, — она указала на белый двухэтажный кирпичный дом в глубине аллеи, — это и есть наш краеведческий музей.

Кроны высоких деревьев смыкались высоко над их головами, образуя темный и прохладный коридор, который как бы заканчивался невысоким крылечком под резным металлическим козырьком. Соня ощутила, как легко тут дышится и как приятно, должно быть, гулять здесь в жаркий летний полдень.

— Здорово здесь, правда? — спросила Танечка, от чьего проницательного взгляда не ускользнула зачарованная улыбка на Сонином лице.

— Да, — согласилась Соня, — здесь действительно здорово.

А это тоже барская усадьба?

— Нет, — помотала головой Танечка, — это дом купца первой гильдии Беликова: сами Беликовы после революции куда-то смотались, а в этом доме сначала был Госбанк, потом Собес, а уже последние двадцать лет — музей. Сначала общественный, потом, когда краеведы собрали приличную экспозицию, ему придали статус государственного. Года три назад объявился какой-то прыщ, ну такой, знаете, из «новых русских» — пальцы веером, сопли пузырем, — приехал и говорит, что он наследник Беликовых, что по какому-то там международному праву дом этот принадлежит ему и что мы должны освободить его незамедлительно. Он тут жить будет. Бушевал тут, судами грозил, нам пришлось даже Маматкулова пригласить. Он пришел, посмотрел на этого наследника и говорит: «А где ты, парень, болтался восемьдесят лет, почему ты свой дом в 17-м не отстаивал с оружием в руках?» Тот опешил и говорит, что его еще на свете не было. Тогда Маматкулов ему и отвечает: мол, предки его этот дом бросили, а он как представитель исполнительной власти бесхозное строение подобрал, отремонтировал и содержит. И если этот наследник готов возместить городу убытки на содержание его собственности за все время отсутствия хозяев, то, пожалуйста, хоть завтра его родовое гнездо перейдет в полное его владение. Парень еще покричал с полчасика, сказал, что вернется с адвокатом, и уехал, слава богу, мы его больше не видели. Ну, пошли.

Танечка решительно открыла дверь и шагнула в полумрак дома. Соня последовала за ней. Когда глаза привыкли к свету, она разглядела, что ее спутница разговаривает со старушкой. Такие персонажи есть практически в каждом музее, старушка-смотритель с неизменным вязанием в руках, которая смотрит добрыми глазами на посетителей и изредка напоминает: «Экспонаты руками не трогать».

Танечка присела рядом со старушкой на скамеечку.

— Бабусь, ну не сердись, — говорила она ласково.

— Танечка, мимо ходишь дважды в день, а прийти навестить бабку не можешь, — обиженно проговорила старушка.

— Ну, бабусь, я же у тебя позавчера была, — проговорила Танечка и обняла старушку.

— А где ты была вчера?

— А вчера я ездила на Черный лог, искала тебе калган, между прочим, — с легкой укоризной проговорила Танечка.

— Нашла? — спросила старушка, и голос ее смягчился.

— Ну конечно, нашла, — ответила Танечка с улыбкой, понимая, что реабилитировалась. Она достала из сумочки пакетик с корнями и протянула его бабушке: — На, держи. И не дуйся.

— Да ладно, — старушка улыбалась, от глаз ее в разные стороны разбежались лучиками морщинки, и лицо стало похоже на доброе солнышко из детской книжки, Соне даже показалось, что в полутемном холле стало намного светлей, — да ладно, я ведь так, для проформы. Вас ведь не ругать-то нельзя. А то совсем старуху позабудете.

— Ага, тебя забудешь, как же, — засмеялась Танечка, получив полное прощение. — Познакомься, это Соня, она приехала из Кострова и гостит у Жени в Словинском.

— Очень приятно, — сказала старушка, прищурив лукавые глазки и пожимая

Сонину руку, — а вы одна у Женьки гостите?

— Нет, — ответила Соня, — мы с друзьями.

— А-а-а, и надолго вы к нам? — продолжала старушка.

— Да нет, скоро уезжаем, — ответила Соня.

— Соня, а это моя бабуля, Любовь Васильевна, самый строгий воспитатель в мире, учитель с сорокалетним стажем и краевед по совместительству, — представила Танечка свою бабушку, обнимая ее и целуя в щеку. — Бабусь, я хочу показать Соне Морозовскую экспозицию. Можно?

— Не можно, а нужно, — ответила старушка.

Бабушка с внучкой загадочно переглянулись, Танечка кивнула и повела Соню на второй этаж.

— Сейчас мы войдем в зал, в котором располагается экспозиция нашего музея, посвященная дореволюционному периоду развития нашего города и района, — проговорила Танечка, как заправский экскурсовод.

Они вошли в небольшой зал, который был декорирован под гостиную барской усадьбы. Посредине зала стоял рояль, около него диван, рядом круглый стол и стулья, два безголовых манекена были одеты в женский и мужской наряды восемнадцатого века. Возле стен стояли старинные буфет, комод, бюро, музыкальный ящик и много-много других не менее ценных вещей, которые с удовольствием приобрели бы любители антиквариата. На стенах висели картины.

Пока Соня, как завороженная, разглядывала это великолепие, Танечка подошла к одному из стендов и остановилась.

— Соня, посмотрите, — позвала она, — вот ваша усадьба.

Соня подошла к ней и увидела небольшое полотно, на котором маслом был изображен барский дом с колоннами и каменными львами у входа. Дом окружала липовая аллея, такая же, как и у входа в музей, но значительно больше. За деревьями просматривались и другие строения.

— Именно такой я эту усадьбу себе и представляла, — проговорила Соня.

— А я вас себе представляла именно такой, — сказала Танечка.

— Меня? — удивилась Соня.

— Ну да, — ответила Танечка, — вы же, насколько я понимаю, правнучка Федора Морозова.

— Я? — Соня даже задохнулась от такого предположения.

— Да, — снова подтвердила Танечка, — да вот, послушайте, — проговорила она и, достав из-под стенда небольшой магнитофон, включила его.

Под сводами зала зазвучал дребезжащий старушечий голос:

«— Помню ли я Морозовых? Конечно, помню, я, девочка, могу забыть, что было вчера, а что было семьдесят лет назад, я прекрасно помню. И Наташеньку я, конечно, помню. Страдалица была. Она сирота, ходила по деревням, побиралась, барыня ее и подобрала. Живую игрушку для своей барыньки. Уж та над ней повыхаживалась. То заставит ее зимой босиком по снегу ходить, то в горячую воду руки совать и все спрашивает: «Больно? Что ты чувствуешь?» А она все терпела. Прибежит ко мне, поплачет и опять к этой стерве. Потом барыня померла, старик Морозов сиротку сразу же к себе в постель затащил. Тут Лизавета стала ее совсем со свету сживать. Тогда Федор Семенович и решил ее замуж отдать, а она ни в какую. Ушла в монастырь из протеста. Монахиней-то она быть не хотела, конечно, что ты, но, чтобы отцу и мачехе кровь попортить, ушла. А барин, не будь дураком, взял да с Наташей и обвенчался. У нее к тому времени ребеночек родился, мальчонка, барин его своим полным наследником и объявил. А Лизавете фигушки. Но Наташа, почитай, каждый день к ней ходила, просила домой вернуться, говорила, что уговорит батюшку простить ее, а та — нет, гордая очень.