Заклинатель змей. Башня молчания
Шрифт:
– Поезжай, привези, - приказал юный султан. Ему, видно, хотелось остаться вдвоем с Омаром.
– Я пошлю за книгами слугу, - нашелся визирь. Вот ему-то, видно, не хотелось, чтобы они остались вдвоем.
– Ступай!
– рявкнул султан.
– У него их могут отобрать по дороге. Что творится в городе, знаешь? Воины ходят гурьбой, боятся в одиночку. Может быть, эти книги - то, что нам нужно. Своими руками возьми, привези, и отдай их поэту Омару Хайяму.
– Слушаю и повинуюсь, - покорился визирь неохотно. Он ушел обиженный. О какой тут преданности речь?..
Султан сказал поэту.
– Пусть учитель при нем помалкивает. Сад, конечно, не сторонник Сабаха, ибо клянет его на каждом шагу. Но мало ли что...
Вот именно. Мало ли что. Омар вспомнил 108-й стих 16-й суры корана, обязывающий по мере надобности скрывать от врагов свои истинные взгляды: «гнев божий - не над теми, кто приневолен, тогда как сердце их твердо».
Но Омар ничего не сказал об этом султану. Горький опыт научил его железному правилу, никогда не опережать событий. Они все равно произойдут - хочешь, не хочешь.
Все делается без нас.
В нашей жизни было столько взлетов и столько падений, новых взлетов и новых падений, что мы уже ко всему притерпелись. Не плачем, когда приходит горе, не смеемся, когда приходит радость. Мы народ подневольный, наше дело - терпеть, смотреть и ждать. И делать выводы. Поэт не соучастник, он свидетель...
– Если книги, которые он привезет, окажутся нам полезными, - произнес задумчиво Омар, - я сразу же ими займусь. Но, государь, я не смогу жить и работать в сторожке, вокруг которой постоянно топчутся кони и люди. Я привык к уединению. Во дворце, при библиотеке, была уютная келья; я когда-то в ней жил, - вспомнил он комнатушку, где царица Туркан-Хатун предлагала ему себя.
– Если б государь соизволил приказать дворцовым служителям привести эту келью в жилой вид: вымыть, проветрить, поставить в ней жаровню, тахту и столик, постелить ковер, я поселился бы там.
– Вы что, учитель?
– испугался султан.
– Во дворце - опасно.
– Кому я нужен, - пожал плечами Омар.
– Кто и за что будет меня убивать?
– Ну, не скажите! Над нами всеми - око Медузы Горгоны. Кажется, так звали чудовище, которое стало затем звездой Алголь? Секретный глаз Хасана Сабаха...
Омар - с осторожной настойчивостью:
– Меня защитит мой пес Басар...
Он не может читать без своего волшебного стекла. Значит, придется его показать. Что из этого выйдет, бог весть. Око Медузы - далеко, для поэта сейчас око султана страшнее...
– Здесь лучше!
– Султан взглянул на телохранителя. Тот вышел в прихожую: не дай бог, кто подслушает разговор государя с ученым. И сам заодно не узнает того, что ему не следует знать.
– Здесь, под этим сюзане, - зашептал султан возбужденно, - есть скрытая дверца... Она ведет в другую комнату, где колодец со ступенями... Из колодца по подземному ходу можно выйти к холму за городской стеной... Никто в Исфахане не знает про тайный лаз! Его велел отрыть ваш друг, мой покойный отец Меликшах, мир его праху. Едва рабы закончили дело, султан их всех перебил. И открыл тайну мне одному, - Баркъяруку он не доверял. Я же доверился вам, - видите, как высоко я ценю вас, учитель...
– Аллах сохрани нас от нужды прибегать к услугам тайных лазов!
– вскинул Омар ладони к лицу.
– Впрочем, - сказал он без интереса, - из дворца, из той самой кельи, где я хочу поселиться, есть другой тайный ход. Как раз в эту сторожку. В колодце, если налечь плечом на выступ, открывается вторая дыра. Меня однажды, когда я лечил вас от оспы, провели отсюда туда, - сюда я пришел обычным путем. Так что мы сможем видеться, когда вы пожелаете, и никто об этом не будет знать...
Омар подошел к высокому окну, сквозь решетку выглянул наружу. Все тихо, спокойно. В бассейне, заваленном всякой дрянью, настороженно, с оглядкой, копошатся две вороны, серая и черная. Наконец-то он один в своей келье! Никто не ворвется сюда неожиданно: дверь на запоре, за дверью - Басар; на крышку подземного лаза, накрытую толстым ковром, Омар поставил рабочий столик.
Чтобы докопаться до истоков такого странного явления, как учение Хасана Сабаха, Омар читал книги, взятые у хашишина.
Он оцепенел у раскрытого окна...
К двум воронам, серой и черной, что роются, деловито отгребая мусор лапами, в загаженном мраморном бассейне, тихо крался из-за угла одноглазый, ободранный в драках лохматый кот...
Поэт видел внутренним зрением огромный простор обожженных солнцем песчаных равнин, и красные скалы над узкой синей долиной, и пальмы вдали у колодца, и черный камень Каабы.
Он слышал слухом воображения вкрадчивый шепот былых заговорщиков, и мерный шаг верблюдов на тропе войны, и протяжные песни на стоянках, и рев толпы на городских площадях, и яростный звон мечей...
Терпи, голова! Спасибо тебе! За то, что ты не утратила с годами способность ясно мыслить. И можешь вникнуть в путаную суть давно отгремевших сражений. И перевести бред событий на внятный язык короткого доклада султану...
Между тем рыжий кот во дворе, осторожно взобравшись на кучу палой листвы под стеной, замер, слившись с листвой похожей мастью, и стал почти незаметен. Омар видел сверху, как у него от нетерпения извивается хвост. Две вороны в бассейне продолжали увлеченно рыться в отбросах. За ними следила с голой чинары стая ворон, серых и черных, которые то прилетали, то улетали.
Сунниты, шииты, исмаилиты. «И немало еще всяких прочих... Все они шумят в одной и той же стране. И все хотят навязать другим свое «единственно верное в мире учение». Силой, конечно. Никого не заботит, нуждается кто или нет в такой их сомнительной «правде»...
Ох! Терпи, голова! Такую муть хлебнуть - и суметь в себе провернуть. Поразительно, какую изворотливость, сколько домыслов и ухищрений рождает одна предпосылка, в основе которой - ложь. То есть религия.
Э, ну их всех! Омар устал от размышлений и почувствовал отвращение к этому бесплодному занятию. В алгебре, при всей ее сложности, все ясно. И, решая любую задачу, всегда находишь четкий ответ. Тут же - расплывчатость, бездоказательность. Неразбериха! В голове от нее туман. Один человек не может охватить сразу то, в чем веками никак не разберутся миллионы.
Он налил полную чашу вина и выпил до дна.
Вино! Нет лучше средства отбросить хлам земной
И семьдесят две секты с бессмысленной возней,
Алхимии вершина и жизни эликсир,
Оно врачует сердце от раны в нем сквозной.
Человек должен быть свободен! Душой и телом. Вот наша правда. Все, что дано человеку природой, нравственно. Нравственны разум и чувства. Опять мы вернулись к Эпикуру. Безнравственно то, что придумано людьми для устрашения и угнетения других людей. То есть запрет на разум и чувства.