Заклинатель змей. Башня молчания
Шрифт:
Омара позвали делать султану очередное кровопускание.
– Эх, весна!
– Молодой туркмен, пришедший за ним, остановился на ступенях широкой лестницы, задрал голову к небу.
– Сейчас бы в степь...
Даже Басар нетерпеливо взвизгивал и все срывался с места бежать куда-то. Но бежать было некуда.
– Что, Басар? Тоже хочется в степь? Ты бы сейчас пустился стрелой по зеленым холмам...
– Вы, персы, народ городской, - вздохнул молодой туркмен.
– Не понимаете, какая это радость - зеленый простор...
– Отчего же не понимаем? Отдаленные предки наши, древние огнепоклонники, тоже были кочевым народом. Веками скитались между Дунаем и Обью. Бродяжничество у нас в крови. Я бы тоже рад сейчас уйти в голубой и зеленый простор. Надоело сидеть в тесной келье, дышать вонью мусорных свалок. Но, увы, посадили нас с Басаром на цепь...
В сторожке больной государь вяло возился с годовалым ребенком в синей бархатной одежде, увешанной предохранительными амулетами. Казалось, царь ворочает в руках китайскую фарфоровую вазу в желтых треугольниках цветов.
– Мой сын Махмуд, - бледно улыбнулся Мохамед.
Он хотел бы сказать с гордостью, но для гордости царь был сейчас слишком слаб. Да и нечем пока что гордиться. И в дальнейшем вряд ли будет чем. Хиреет род Сельджукидов...
Мальчик, весь в золотушных болячках, гладил отца по рябому лицу и с радостным смехом дергал его за усы.
– Унесите ребенка, - распорядился Омар, доставая из сумки инструменты.
Тюркский дядька взял мальчишку на руки.
– Зачем?
– воспротивился Мохамед.
– Пусть остается. Он тюрк. Пусть привыкает...
Ничего уже тюркского внешне ни у отца, ни у сына не сохранилось. Разве что в рисунке глаз отдаленным намеком удержался еле заметный восточный разрез. Впрочем, тюрки, в массе своей, никогда и не были чисто алтайским народом. В их алтайскую кровь с древних скифских времен и позже, в эпоху согдийских переселений в Кашгар, примешалась европейско-индийская кровь восточной ветви иранских племен.
– Ладно...
– Омар завернул султану рукав.
– Если б государь дозволил, - вздохнул Омар, - я бы осмелился сделать несколько замечаний относительно его образа жизни.
– Делай, - разрешил государь.
– Вино, конечно, полезно, - я сам всю жизнь был его сторонником, из-за чего претерпел немало неприятностей, но полезно оно отнюдь не всякому. При ваших горячности и полнокровии надо бы пить его чуть поменьше. То же и с питанием. Вы едите много жирного мяса. Это вредно для вас. Переходите на фрукты и овощи.
– Что вредно для персов, полезно для тюрков, - возразил султан высокомерно.
– Траву у нас едят бараны. Мы - баранов едим.
– Как знаете. Мое дело - сказать. Я врач. Что вредно, то вредно. Вредно сидеть безвылазно в этой сторожке. Вам следует чаще бывать на свежем воздухе. Перед воротами Исфахана - уютная степь Деште-Гур. Она, наверно, сейчас вся в тюльпанах...
– А хашишины?
– испугался султан.
– Ну, с таким могучим, преданным войском, как ваше...
– Я никому не верю!
– взвизгнул султан.
Омар взял повелителя за руку, окунул ланцет в чашу с чистым вином. И уронил его...
– Не могу, государь, - сказал он глухо.
– Я не вижу. От упорных занятий последнего времени у меня совсем ослабло зрение. Боюсь поранить...
Он видел! Не видел он того, что находилось прямо перед глазами, а на расстоянии вытянутой руки он видел все достаточно хорошо. Каждую вену, каждую жилку. Каждую складку на ладони султана...
Омар не выносил вида крови. Вот в чем дело. Это началось с тех пор, как Светозар убил в Нишапуре визиря Абуль-Фатха Дехестани. Вернее, гораздо раньше, в детстве, когда туркмен Ораз зарезал их работника Ахмеда. Но до времени терпел. Теперь, когда ему перевалило за пятьдесят, вид крови стал внушать ему страх и отвращение...
– Не могу, государь. Боюсь поранить. Пусть лучше позовут вашего брадобрея.
– Сумеет ли он?
– спросил огорченный султан.
– Сумеет. Любой брадобрей это умеет.
– Хорошо. Но ты - наблюдай! Глаз не спускай.
Омар отвернулся. Зато за действиями брадобрея с интересом следил визирь Сад аль-Мульк...
Снаружи уже давно слышалась какая-то недобрая возня. Шум нарастал; доносились собачий визг и лай, возбужденные голоса людей.
У Омара уши похолодели.
– Выйду, взгляну, что происходит.
– Э, воины устроили собачью драку, - беспечно сказал брадобрей.
– Чей-то пес там отличается. Лихой. Один загрыз шестерых...
В цветнике, превращенном в пустырь, с рычаньем, воем и лаем копошилась стая огромных степных волкодавов. Азарт зрителей:
– Так его!
– Ату его!
– За глотку, за глотку!
Давешний воин, молодой туркмен, широко улыбнулся Омару:
– Мы поспорили на вашего пса: сколько противников он одолеет. Славный пес! Три своры спустили на него. Отбивается...
Омар вырвал у дурака копье, кинулся в гущу кровавой свалки.
Возмущенные крики:
– Эй, не мешай!
– Не порть забаву...
Собаки, свирепо огрызаясь, разбежались.
Басар, весь окровавленный, с разорванной глоткой, захрипел при виде хозяина, пополз к нему. В угасающих глазах - упрек. Он задрожал от бессилия. Дрожь перешла в судорожные рывки от ушей до хвоста. Скорчился пес, будто чьи-то железные руки скрутили его, и затих.
– Твоя собака?
– К Омару вышел султан, бледный после кровопускания.
– Моя.
– Омар страдальчески сморщил лоб, потер его тыльной стороной руки.
– В поединке честном не было равных Басару. Ни волки его не могли одолеть, ни убийцы ночные, - свои собаки загрызли. Из любопытства...
– Стая, - понуро сказал султан. Он с тоской взглянул Омару в глаза.
– Кто одолеет стаю?
Омар, стиснув зубы, взял Басара на руки, взошел на огромную кучу прошлогодней прелой листвы. И положил собаку на самой верхушке этой унылой «Башни молчания».