Заклятие Лусии де Реаль (сборник)
Шрифт:
– Ну что ж… Мне ничего не остаётся, как подчиниться воле команды. Чему быть, того не миновать, – и после короткой паузы Лакуна продолжил: – Сегодня у нас не семнадцатое столетие, а вторая половина двадцатого. Поэтому думаю, что выбрасывать меня за борт на съедение акулам вы не станете…
– Нет!
– Конечно, нет!
– Что мы – дикари? – послышалось из толпы.
– Я так и думал, – сказал Лакуна. – Но, чтобы добраться до берега, мне нужны шлюпка, пара вёсел, пакет сухарей и бочонок воды.
Уже стоя в шлюпке, Лакуна обратился к свесившимся за борт матросам с последним словом:
– Что же сказать вам напоследок, ребята? Ни удачи, ни попутного ветра, ни семь футов под килём я вам пожелать, конечно, не могу. Это было бы кощунством. Пожелаю лишь одно: чтобы вы как можно скорее поняли, какую большую глупость совершили. И чтобы пожалели об этом. И вы пожалеете. В этом я не сомневаюсь. Вы забыли, что меня тридцать пять лет называли Везунчиком Лакуной. И пока я водил «Фортуну», мы были с нею одним целым. И это оберегало от несчастий её, а с нею и вас. С этой минуты мы с нею существуем порознь – я сам по себе, она сама по себе. Что это значит, думаю, в скором времени вы поймёте.
– Хватит нас охмурять! – прикрикнул на Лакуну Дерек. – Что сделано, то сделано, и назад возврата быть не может. Отваливайте!
– Прощайте, ребятки! – взмахнул рукой Лакуна.
Он оттолкнулся от борта шхуны веслом, посмотрел на наручный компас, развернул шлюпку в нужном направлении, уселся поудобнее на банку и взмахнул вёслами. Через минуту-другую шлюпка с Лакуной растворилась в тумане.
Чтобы поднять настроение команды и отметить своё восхождение на капитанский трон, Дерек приказал принести из неприкасаемого капитанского запаса литровую бутыль рому.
До ближайшего берега было не меньше тридцати миль, и Лакуна решил беречь силы: грёб не спеша и размеренно, словно совершал морскую прогулку.
Часам к десяти туман начал редеть, а вскоре и вовсе рассеялся. Лакуна встал во весь рост – горизонт вокруг был чист, шхуны нигде не было видно. Только мелкая зыбь катилась неустанно к зюйду и веером по небу расстилались белесые полупрозрачные облака.
Решив перекусить, Лакуна уложил вёсла вдоль бортов и потянулся к пакету с сухарями. И в этот миг со стороны норда, где приблизительно должна была находиться «Фортуна», до его слуха донёсся отдалённый пушечный выстрел. «Неужели по шхуне?» – мелькнула в голове Лакуны тревожная мысль. И тут же, следом за первым, последовал второй выстрел. А спустя секунду-другую морское безмолвие расколол чудовищной силы взрыв. Лакуна мигом вскочил на ноги. То, что он увидел, заставило его впервые в жизни перекреститься: милях в десяти к норду к небу поднимался огромный сноп пламени и дыма.
– Прощай, «Фортуна»! – прошептал Везунчик. – Прощайте, непутёвые морячки! Спасибо вам! Пусть и несознательно, но в этот раз вы сделали хорошее дело. Там… – Лакуна поднял к небу смиренный взгляд, – вам за это, надо думать, воздастся.
Ясновидец Ричи Аксель
Осенняя выставка морионских художников, устроенная в Зале приёмов городского муниципалитета, на сей раз удалась на славу. В ней едва ли не впервые приняли участие все ведущие живописцы, графики и ваятели Мориона, выставившие на суд ценителей прекрасного лучшие свои работы. Здесь можно было увидеть бьющие по нервам своей агрессивной экспрессией портреты Стива Крума, воздушные и трепетные, словно тонкие утренние сны, акварели Лорны Поповой, прелестные романтические марины Жоржа Руго, очаровательные, полные радостного и светлого настроения этюды талантливого последователя импрессионистов Энцо Корелли, реалистические сценки из жизни рыбаков и докеров старейшины морионских художников восьмидесятилетнего Жюля Форса, пышные, похожие на театральные декорации полотна Барри Стюарда с фантастическими приморскими городами и гаванями, изящные и лёгкие, будто парящие в воздухе, мраморные женские фигурки Шандора Конти.
О выставке много писали газеты. Журналисты соревновались в изобретении броских эпитетов, которыми щедро одаривали художников и их работы. Устроители выставки довольно потирали руки: народ на выставку валил валом.
Хотя, справедливости ради, придётся признать, что не все зрители стремились в Зал приёмов только затем, чтобы полюбоваться на шедевры упомянутых выше виртуозов кисти и резца. Неожиданно для всех, и прежде всего, надо думать, для самого автора, «гвоздём» выставки стала работа некоего Ричи Акселя, посредственного живописца, который до этого звёзд с неба не хватал.
На картине этого художника, которая называлась «Исчадие ада» и значилась в каталоге выставки под номером «97», во всех деталях был изображен полутёмный чердак старого дома. На переднем плане лежала мёртвая девочка-подросток в изодранной одежде, с окровавленным лицом и синими пятнами на шее. На втором плане виднелся удаляющийся убийца. Держась левой рукой за открытую чердачную дверцу и полуобернувшись, он бросал последний взгляд на свою жертву. Это был отвратительный горбун с яйцеобразной головой, прилипшими ко лбу жидкими рыжими волосами, оттопыренными ушами, похожим на клюв попугая горбатым носом, большим кривым ртом и маленькими хищными глазками. Картина была выдержана в тёмных тонах, что ещё больше усиливало исходившее от неё мрачное настроение.
Сказать, что работа Акселя отличалась какими-то творческими находками или очень уж высокой техникой исполнения, было бы заведомым преувеличением. Это была заурядная по замыслу и исполнению работа мастера средней руки, хотя и сделанная добротно, на приличном профессиональном уровне.
И всё же именно около этой картины больше всего собиралось народу. Объяснялся такой интерес к «Исчадию ада» тем, что сюжетом для этого полотна послужил случай, который каких-нибудь два месяца тому назад прямо-таки потряс спокойный в общем-то и тихий Морион: на чердаке одного из старых домов на Галерной была найдена мёртвой жившая на этой же улице тринадцатилетняя Лина Робер, единственная дочь в семье, ученица восьмого класса общеобразовательной школы. Девочка была задушена. Кроме того, у неё была разбита голова и выкручены руки – свидетельство того, что она отчаянно сопротивлялась. Как определил врач, преступник раньше задушил её, а уж потом, мёртвую, изнасиловал.
Как несчастная оказалась на чердаке – её туда заманили или она сама зачем-то на него забралась, – никто сказать не мог: свидетелей, как это часто бывает, не нашлось. Каких-либо следов убийца и насильник тоже не оставил. Несмотря на все старания, полиция, к своему стыду, найти его не смогла.
И всё-таки спустя два месяца преступник нашёлся. Причём самым неожиданным образом…
Был воскресный день, и в Зале приёмов было особенно многолюдно. Как обычно, больше всего зрителей толпилось перед «Исчадием ада». Люди, вполголоса переговариваясь, живо обменивались впечатлениями. Причём говорили преимущественно не о достоинствах или недостатках картины, а больше об изображённом на ней происшествии, ещё свежем в памяти горожан. То и дело в толпе слышались негодующие возгласы, на голову убийцы сыпались отборные проклятия. Оно и понятно: народ тут собрался большей частью простой, далёкий от искусства, но зато остро воспринимающий любое событие подобного рода.
За разговорами и обменом впечатлениями никто не обратил внимания на довольно неприятной наружности горбуна, который деликатно, но настойчиво пробирался сквозь толпу к картине. Если бы присмотреться к этому человеку повнимательнее, то можно было бы сделать вывод, что чувствовал он себя здесь явно не в своей тарелке, что посещение подобных заведений и мероприятий было для него делом непривычным и не совсем приятным. Едва горбун протиснулся к картине и взглянул на неё, как он тут же дико вскрикнул, беспорядочно замахал руками, словно отбиваясь от невидимого врага, и, упав на пол, забился в истерике. Толпа, не успевшая сообразить, что происходит, мгновенно расступилась. Послышались испуганные женские вскрики.