Заклятие Лусии де Реаль (сборник)

Головня Иван Александрович

А не так давно я встретил знакомого продавца из «Элеганта», он работает там в отделе мужских брюк. От него я узнал, что Флора Чарони вышла недавно замуж за симпатичного парня из отдела мужских головных уборов. А сама теперь работает в отделе женских шляпок, куда по просьбе мужа её перевёл хозяин магазина. Причина понятна: в этот отдел почти не заходят мужчины. Живут молодые душа в душу, в мире, любви и согласии.

А ещё знакомый рассказал, что о кино теперь Флора даже не вспоминает. Больше того, она перестала ходить в кино вовсе. Теперь, на всём экономя, она вместе с мужем копит деньги на автомобиль.

Значит, у Флоры всё хорошо, и я не мог не порадоваться за неё. Но привет передавать не стал. И, думаю, правильно сделал: зачем лишний раз напоминать ей о себе и бередить её впечатлительную душу неприятными воспоминаниями?

Придётся ещё пожить

Во дворе мастерской пушечным выстрелом грохочет брошенный кем-то лист жести, и Анри Рубо, вздрогнув и недовольно поморщившись, просыпается. В голове у Анри гулкая пустота, и он не сразу приходит в себя. Какое-то время лежит, не двигаясь и не открывая глаз. Постепенно к нему возвращаются память и способность думать. И первое, что вспоминает Анри, – это вчерашний разговор с Жаком Сигу по прозвищу Жучок и последовавшее за этим решение покончить с собой.

«Да, пора кончать эту канитель, – думает Анри, тупо уставясь в потолок. – И сегодня же! Сколько можно тянуть? Прав Жучок: какой толк из того, что я живу? Кому она нужна, моя жизнь? Всё! Хватит! Никаких больше проволочек».

Думает Анри спокойно. Даже очень спокойно. Без страха и уж, конечно, без сожаления. Да и о чём, собственно, сожалеть? Об этой вонючей конуре, из которой его в любую минуту могут выкинуть? Или о мусорных ямах и баках, в которых он вынужден каждый день рыться?

Мысль покончить с собой пришла к Анри не вчера и не вдруг. Она преследует его с того дня, как он вышел из больницы и ему негде было переночевать. Но, как это часто бывает с людьми слабовольными, он изо дня в день под разными предлогами откладывал исполнение вынесенного себе приговора.

Теперь, когда всё обдумано и решено, Анри неторопливо поднимается со своего ложа – вороха грязного тряпья, сваленного в углу на разостланные на цементном полу листы упаковочного картона. Не одеваясь, поскольку вся одежда всегда на нём, Анри приникает к оконцу. Но, как всегда, кроме высокой бетонной стены, ничего в нём не видит. Отступив от оконца, безразличным взглядом окидывает своё жилище. Взгляд не останавливается ни на вчерашних объедках на покосившемся и изрезанном ножом табурете, который заменяет Анри стол, ни на посылочном ящике, служащем ему стулом, ни на собранной по мусорным бакам и сваленной у двери макулатуре, ни на оконце, из которого никогда ничего не видно. И лишь на миг задерживается на приколотой к закопченной стене репродукции какой-то картины – единственном украшении этого убогого жилища. На первом плане картины по спокойному голубому морю плывет под всеми парусами шхуна. Она направляется к виднеющемуся поодаль берегу, на котором белеет в розовой утренней дымке красивый город, живописно раскинувшийся на холмистой местности среди пышной зелени.

Когда Анри напивался, то, сидя в одиночестве, подолгу смотрел на картину, рисуя в воображении светлую и счастливую страну, в которой никто не знает горя и слёз, в которой живут только хорошие люди. Со многими из них Анри успел познакомиться и даже подружиться и часто заводил с ними длинные разговоры о житье-бытье.

Но сегодня картина оставляет Анри равнодушным. Она не вызывает в нём ни привычных видений, ни тем более приподнятого настроения. «Не было, нет и не будет никаких счастливых стран! Всё это пьяные бредни!» – сердится Анри и, сорвав со стены репродукцию, комкает её и бросает под ноги.

Анри не всегда был бездомным и пьяницей. Когда-то у него была квартира, семья, работа и приличный заработок. И называли его не панибратски Анри, а месье Рубо. Невзгоды одна за другой обрушились на сорокапятилетнего Анри после того, как в Баккардии совершился военный переворот и начали происходить не совсем понятные ему перемены. Началось с того, что его обобрало его же родное государство. Оно отняло у Анри девять тысяч долларов – его сбережения в банке, которые он долгие годы копил на старость. Затем принадлежавшую государству мебельную фабрику, на которой Анри проработал полтора десятка лет, поспешно сделали банкротом и так же поспешно кому-то продали и закрыли. Анри остался без работы и, естественно, без заработка. Вслед за этим начались скандалы с женой, требовавшей денег. После одного из таких скандалов жена ушла от него. Незадолго до этого единственный сын Анри, Жан, работавший по найму в Австралии, написал, что домой возвращаться не намерен и остаётся там навсегда.

Доконал Анри инсульт – последствие всех этих неожиданных потрясений и переживаний. Когда же после двух месяцев лечения он вышел из больницы, то, к немалому своему удивлению, обнаружил, что ему негде жить: за это время жена ухитрилась продать квартиру, которую они когда-то купили на общие деньги, и куда-то выехала. О том, чтобы найти даже пустячную работу, и думать не приходилось: без работы околачивались сотни молодых и здоровых парней. Анри ничего не оставалось, как идти топиться. Выручил случайно встретившийся старый школьный товарищ, который работал инженером в мастерской по производству металлической посуды. Он-то и посоветовал Анри поселиться в знакомой уже нам конуре подвала мастерской. С условием, что Анри за это будет исполнять обязанности ночного охранника. Промышлял же Анри сбором макулатуры по мусорным бакам и на рынке. Этим и кормился.

Натянув на себя мятую серую куртку и даже не удостоив свое жилище последним взглядом, Анри выходит на улицу. Какое-то время стоит неподвижно, ослеплённый ярким светом солнца. Затем, словно прогоняя назойливое видение, решительно встряхивает головой и направляется в сторону железной дороги.

Конечно, покончить с собой Анри мог бы и не выходя из своей каморки. Надышаться, например, газом. Очень лёгкая, между прочим, смерть. На худой конец, мог взять в руки оголённые концы электропровода. Но газа в жилище Анри нет – его заменяет допотопный примус. Нет и электричества. Вместо него – найденная на мусорной свалке такая же древняя керосиновая лампа. Понятно, что, будь у Анри пистолет, всё было бы намного проще. Но пистолета у Анри нет: такие вещи по мусорным бакам пока не валяются. Вот и приходится воспользоваться, как горько пошутил в свой адрес Анри, услугами железнодорожного транспорта.

Пройдя большую половину пути, Анри начинает чувствовать знакомое головокружение и слабость в ногах – следствие инсульта. «Только этого не хватало! – сердится он. – Пожалуй, надо присесть где-нибудь, а то можно и не дойти до железной дороги».

С этой мыслью Анри направляется к белеющему впереди свежим срезом большому пню какого-то дерева. И только усевшись на пень и малость отойдя, он замечает, что находится подле детского приюта. Вернее, на эту мысль его наводят доносящиеся из-за спины детские вопли, визг и смех. Обернувшись, Анри видит позади себя обнесённую низким крашеным штакетником детскую площадку и резвящуюся на ней детвору. Но дети Анри нисколько не занимают, и в ожидании, когда головокружение пройдёт окончательно, он упирается отсутствующим взглядом в растущий напротив куст жасмина. Когда его глаза свыкаются с царящей под кустом темнотой, он замечает прячущегося там мальчика. Мальчик, не сводя с Анри настороженного взгляда, торопливо что-то жует.

– Ты что там делаешь? – нарочито строго спрашивает Анри. – А ну-ка, выходи!

Мальчик – лет ему не больше пяти, – весь сжавшись и затравленно озираясь, выходит из своего укрытия. В руке у него корка чёрствого хлеба, которую он прячет за спину.

– Ничего не делаю, – виновато шепчет мальчишка. – Ем сухарика. Я его подобрал на кухне.

– Вон оно что, – сочувственно вздыхает Анри. – Видать, и тебе, брат, несладко живётся.

– Несладко, – с трудом выдавливает из себя мальчик. Его губы начинают кривиться и дрожать. Похоже, он давно не слышал слов сочувствия. – Меня здесь все бьют. И еду отнимают.