Заклятие Лусии де Реаль (сборник)

Головня Иван Александрович

– Как отнимают? Почему бьют? – недоумевает Анри.

– Потому что я маленький. И у меня нет папы.

– А мама твоя где?

– И мамы у меня нет. Моя мама умерла…

Из глаз мальчика брызжут слёзы, а у Анри сжимается сердце и к горлу подступает комок, стесняя дыхание. Анри не знает, как утешить мальчишку и что вообще принято говорить в таких случаях. И он говорит первое, что приходит на ум:

– А зовут-то тебя как?

– Дэ-эви, – жалобно тянет мальчишка.

К счастью, Анри вспоминает о прянике, который подобрал вчера в забегаловке и машинально сунул в карман куртки.

– На вот, Дэви, пожуй.

Мальчуган осторожно, словно опасаясь какого-нибудь подвоха, берёт из рук Анри большой надкушенный пряник. Глаза его загораются жадным блеском, но ест он не сразу. Какое-то время испытующе смотрит в глаза Анри и, только убедившись, что отнимать пряник тот не собирается, откусывает кусок и, посапывая, торопливо жует.

Пока мальчишка ест, Анри рассматривает его. У Дэви худое острое личико со следами растёртых по щекам слёз, маленький грязный носик, оттопыренные уши и торчащие во все стороны нечёсаные волосы. Он похож на взъерошенного воробья.

По мере того как мальчишка насыщается, он начинает постепенно осознавать, что этот большой и страшный с виду дядя обижать его не будет. Скорее, наоборот, защитит его. И, осмелев, мальчик спрашивает:

– Дядя, а тебя как зовут?

– Анри, – отвечает тот, застигнутый врасплох. – То есть… дядя Анри.

– А можно, я буду называть тебя папой? – спрашивает неожиданно Дэви и замирает в ожидании ответа. Заметив растерянность Анри, торопливо объясняет: – Мы будем папой и сыном просто так… понарошку. Ну-у… как в игре.

– Зачем это тебе? – озадаченно хлопает глазами Анри.

– Когда дети узнают, что у меня есть папа, они не будут обижать меня, – встрепенувшись, голоском, полным надежды, объясняет малыш.

– Ах, вот оно что, – бормочет окончательно растерявшийся Анри. – Ну, конечно… А почему бы и нет? Раз надо, называй меня этим… папой. А я, понятное дело, буду называть тебя сыном. Короче… будем отцом и сыном. А что…

Говорить Анри мешает упорно подступающий к горлу ком. Анри пытается его проглотить, но это ему не удаётся. Он отворачивается и поспешно смахивает со щеки слезу.

– Папа, – приблизившись к Анри вплотную и заглядывая ему в глаза, говорит Дэви, – а давай пройдёмся вместе. Пусть все увидят, что у меня есть ты.

Мальчик хватает Анри за палец своей крошечной грязной лапкой, осторожно сжимает его и тянет к себе.

– А-а… Ну, конечно… Давай пройдёмся… Пусть видят.

Анри встаёт, и они чинно, как бы прогуливаясь, идут вдоль ограждения детской площадки. У Дэви гордо поднята голова, и всем своим видом он будто предупреждает: «Посмотрите, кто у меня есть! Попробуйте теперь только тронуть!»

Поравнявшись с гурьбой удивлённо притихших ребятишек, Анри останавливается, прокашливается и, стараясь придать голосу суровый тон, говорит:

– Вы тут, ребятки, того… Чтобы больше не обижали моего… сынишку Дэви. Не то… Словом, смотрите у меня… Поняли?

Когда они отходят от детей, Дэви забегает наперёд и, благодарно заглядывая в глаза Анри, говорит:

– Папа, ты приходи ещё когда-нибудь сюда. Не приноси ничего, мне ничего не надо. Просто так приходи. Чтобы все видели, что навещаешь меня. Хорошо?

– Хорошо, Дэви, – Анри притягивает к себе мальчонку и неумело приглаживает его вихры. – Конечно, я буду приходить к тебе. А то как же? Даю слово… Ну, а теперь я пойду, наверное? До скорого, сынок, что ли?

Дэви неохотно отпускает палец Анри.

– До скорого, папа! Так смотри же, приходи!

Анри пятится, спотыкаясь, назад, машет рукой, затем поворачивается и решительно идёт. Но идёт не в сторону железной дороги, а назад, откуда пришёл. Мысль о самоубийстве, совсем недавно так крепко сидевшая в его голове, успела уже напрочь из неё вылететь. Теперь помыслы Анри заняты другим.

– Приходить буду, – бормочет он, широко вышагивая по тротуару. – Обязательно буду. И приносить что-нибудь буду. Это само собой. А кто же принесёт сироте? И не только буду приходить, но со временем и вовсе к себе заберу. Непременно заберу! Усыновлю – и дело с концом. Дай только срок. С выпивкой завязываю с сегодняшнего дня. Это решено и гербовой печатью заверено. Хватит! А там и работу найду. Вот всё и наладится. А как иначе? Раз надо, значит, надо. Если не я, то кто поможет мальчонке? Вишь какой шустрый воробышек! Это надо же додуматься – «будь моим папой!» Как же такому не помочь? Так что, друг Анри, придётся тебе ещё пожить малость…

Анри то хмурится, то улыбается своим мыслям, не обращая внимания на встречных прохожих. Впервые за многие месяцы он замечает, что небо над головой на редкость голубое, солнце ослепительно-яркое, птицы в кустах трещат весело и задорно. Да и мир кажется не таким уж и плохим.

…И умерли в один день

Документальный рассказ

Такого наплыва публики, какой наблюдался в один из слякотных октябрьских дней 1717 года, парижский Дворец правосудия не видел давно. К парадному входу дворца то и дело подкатывали роскошные кареты. Из них выходили расфранченные господа в париках и богато разодетые дамы. Все они спешили в зал заседаний дворца. Несмотря на довольно внушительные размеры этого зала, в нём уже не было где яблоку упасть. Многие уважаемые господа и даже дамы вынуждены были стоять вдоль стен и в проходах, чего при иных обстоятельствах они никогда себе не позволили бы.

Столько же приблизительно народа, несмотря на моросящий с утра мелкий дождик, толпилось перед входом в Дворец правосудия. Правда, публика здесь была попроще: служанки, консьержки, швеи, зеленщицы, разносчики, мелкие лавочники, угольщики, бродяги и прочий, не пользующийся особыми привилегиями народ, которому в тот день во Дворец правосудия не было никакой возможности попасть. Толпа с каждым часом возрастала.

Проходивший мимо немолодой мужчина, по всей видимости, торговый клерк из провинции, остановился подле стоявшего несколько в сторонке от толпы такого же немолодого мужчины, судя по начисто выбритому лицу, актёра.