Закон души
Шрифт:
— Кто я? Твой спутник. Я, если хочешь знать, переживал, что ты целый день лежал колодой. Лежишь, моргаешь глазами — и молчок. А мне тяжело. Сердце болит. Не переношу, когда вижу, что кто-то рядом со мной несчастен. Из кожи бы вылез, а помог. Дурацкий характер.
— Хороший характер, — возразил Меркулов, но обер-мастер не расслышал его слов, потому что в то же самое время длинно и натужно прогудел паровоз. Звучное эхо многократно повторило это гудение где-то близко — вероятно, среди каменных зданий города, откатившись вдаль, плавно рассыпалось.
Сбавляя скорость, поезд проскочил
Меркулов и Георгии Сидорович вышли из вагона. По холодному, оттого и гулкому асфальту перрона шагала на посадку группа солдат с автоматами за спиной. Позади них двигалась высокая дама в беличьей шубе, а рядом с нею семенил, сгибаясь под тяжестью двух объемистых чемоданов, курносый парень в шляпе.
Воздух в вокзале был сырой, прокуренный, застоявшийся. На длинных желтых скамьях сидели и лежали люди. Уборщицы в холщовых фартуках подметали пол, посыпанный мокрыми опилками. Обер-мастер ушел в буфет. Меркулов разыскал стеклянную телеграфную будку, взял бланк и вывел на нем красивым кудреватым почерком:
«Милая Катенька еду один маму схоронил что не сообщил не обессудь пожалел встречай пятого семь утра папа».
Заплатив за телеграмму, он грустно поплелся из зала. И вдруг ему захотелось напиться до беспамятства и забыть, забыть хоть на несколько часов свое бесконечное горе. Он распахнул дверь ресторана, но не перешагнул через порог, в который кто-то на счастье вделал подкову: мысль, что в вагон он ввалится пьяным, остановила его. Он круто повернулся и торопливым шагом пошел к выходу.
Перрон уже опустел. Порывистый ветер откидывал полу шинели железнодорожного милиционера, но тот, не теряя блюстительской осанки, продолжал терпеливо стоять под электрическими часами и щеголевато постукивал звонкими от подковок каблуками. По обочине пути бежал, махая ржавой рукавицей, сцепщик, а позади него плыл краснодугий электровоз. Меркулов невольно вспомнил «овечку» — первый паровоз, который ему довелось увидеть. Тогда Павлу Тихоновичу было лет двадцать. Необстрелянный, застенчивый красноармеец, он ехал в теплушке на Дальний Восток. На больших стоянках он уходил в голову состава, подолгу рассматривал удивительную, маслянисто-черную машину. Из ее длинной трубы, прикрытой железной сеточкой, вился кудлатый дым.
— Красивая моя коняга? А? — посмеивался машинист.
— Не так красива, как сильна. Таким бы конем пашню подымать — хлебом бы завалились.
Павел Тихонович поднял воротник: заломило от холода затылок. Подумал: «Устарела «овечка». И некрасивая, и невыгодная. И вообще, наверно, паровозам скоро каюк. Хватит, отслужили свое. А что будет лет через тридцать? На чем будут ездить? На каких-нибудь атомных машинах… Эх, интересно!.. Знать, не увижу. Мало живем. Очень мало».
Когда он уже ступил на подножку вагона, его догнал Георгий Сидорович.
— Ядовитая погодка. Люблю! — сказал он и, приблизившись к уху Павла Тихоновича, шепнул: — Специально для тебя, мил человек, пару бутылочек пива прихватил. Худой ты. Пиво полноту придает. Надеюсь, не откажешься?
— Чтобы уважить вас, не откажусь, — ответил польщенный Меркулов и добавил: — Георгий Сидорович, вы обязательно оставьте мне свой адресок. Вернусь домой, сделаю вам шкаф, если пожелаете, и выжгу на дверце ваш портрет. Точь-в-точь выжгу. В этом деле я собаку съел.
— Спасибо, мил человек, адресок оставлю и шкаф закажу.
За окном еще скользили звезды, небо еще не начало сочиться рассветной синевой, а вагон уже просыпался. Пассажиры спешили умыться. Женщины освобождали волосы от закруток, массировали те части лица, где предательски проступали морщинки, пудрились, душились. Скоро Москва!
Мужчины тщательно чистились, надевали свежие сорочки, повязывали галстуки. Но прежде всего мужчины брились. Решил побриться и Павел Тихонович. Примостив на столик зеркальце в дубовой резной оправе, он намыливал скулы, щеки, раздвоенный подбородок, так что его зеленые глаза с припухшими веками и широкий нос казались погруженными в пушистую пену. Георгий Сидорович сдал проводнице постель, застегнул чехол на чемодане, облачился в пиджак, на котором мерцал золотом и эмалью орден Ленина.
— Ну, мил человек, — шутил он, — скоро я очарую всю Москву. Иначе и не может быть. Я красив, солиден, видного роста, и глаза у меня такие умные, гипнотизирующие, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
Меркулов улыбался. Благодаря неутомимой опеке обер-мастера он был весел и бодр. Но по временам, когда он посматривал наружу: на сосны и дубы, убегающие в ночь, на дачи, отсвечивающие стеклами окон и веранд, его сердце мучительно екало. И опять волновало его, как отразилось на дочери, Екатерине Павловне, известие о смерти матери и как отнесется к этому, да и к его приезду, ее муж, Владимир Викентьевич Перцевой. Хотя Павел Тихонович ехал в отпуск, в глубине души он вынашивал мечту поселиться у дочери. Правда, не сразу, а после того лишь, как убедится, что Перцевой хочет принять его в свою семью. Меркулов считал, что навязывать себя даже самым близким родственникам унизительно.
Москва встретила поезд бурлящим криком электрички и густым снегопадом. Павел Тихонович прислонился к окну, стараясь увидеть башенку вокзала, но стекло залепило пленкой рыхлых пушинок. Он рассердился, набрал полные легкие воздуху и что есть силы дунул в стекло. Нонна Александровна, наблюдавшая за ним, громко расхохоталась. Случай был действительно смешной, но Меркулов не обиделся на нее и улыбнулся.
Выйдя из вагона, он ласково простился с Георгием Сидоровичем.
Бойко кричали шоферы такси.
— К Павелецкому… Белорусскому… Киевскому… Курскому!..
В толпе юрко сновали носильщики, предлагая свой услуги всякому, у кого руки были заняты багажом.
Вдруг Меркулов увидел, как чье-то лицо мелькнуло перед ним. Маленькие теплые руки прижались к его щекам, горячие влажные губы прильнули к губам.
«Катенька!»
Он невольно выронил чемодан, нежно обнял дочь. Она припала к отцу, плечи ее задрожали от сдерживаемых рыданий.
— Девочка моя родная, — говорил Павел Тихонович, — одни мы с тобой остались, совсем одни… Мама просила не оставлять друг друга, не забывать…