Закон души
Шрифт:
— Вот именно.
Потучневший ветер взрябил разводье. Ерши начали жадно клевать.
Шофер остался в купальне. Я пошел вверх по косогору.
Близ родниковой мочаги, поросшей ситнягом, осокой и аиром, я уловил сквозь шепелявость осиновых листочков стрекот мотоцикла.
Обляпанный грязью Николай приткнул «козла» к задку своей легковушки, победоносно потряс диском сцепления.
Катя предложила мужу перекусить, но он отмахнулся, деловой, довольный, гордый.
Она полезла в багажник за клеенкой, чтобы
Он выполз наружу, посиневший, обескураженный.
— Крутил, вертел, не вставляется. В прошлом году запросто ведь разобрал и собрал коробку скоростей. Всегда так: раз не повезло, значит, на каждом шагу будет дополнительная загвоздка.
— Не паникуй, — жестко сказала Катя.
Потом мы с Николаем оба елозили под машиной, продрогли, завозились, однако диска не установили.
Пытаясь согреться, Николай прыгал, бил локтями по бокам. Тем временем Катя кормила его. То и дело слышался треск колбасной шкурки. Колбаса была копченая, неочищенная, он не кусал ее, рвал.
— Не хочу я есть, отстань! — внезапно вспылил Николай и опять нырнул под машину. Пролежал он там недолго, бранясь, выполз обратно.
Катя накинула на мужа клеенку, погладила по волосам, просила, чтобы он не нервничал и спокойно продумал, как собрать коробку передач.
Над горами, тускло серебрясь, сгущались сумерки. Напор ветра ослаб. Промозглый воздух похолодел. И странно было слышать в вечернем покое раскатистое воркованье витютня, звучавшее где-то среди гольцов, иссиня-черных на фоне нежной зелени небосклона.
Когда Николай и я снова собрались лезть под машину, из колка показался человек. Это был он, шофер самосвала.
— Что, братишки, все загораете?
— Диск не вставляется.
Он положил на обочину удилище и кукан, молча забрался под автомобиль.
— Неправда, сейчас вставим. Люди мировые проблемы решают. Так. Надо снять подпятник. Снимем и встремим.
— Верно. Уголок всему виной. Как это мне не стукнуло в голову?
— Ракету на Луну забрасываем, да чтоб не встремить…
— Вошел, дьявол! А я бился попусту и уж в панику бросился.
— Паника — штука хорошая, только в рядах противника. Ты здесь привинчивай. Я карданный вал укреплю.
Я поддерживал карданный вал, шофер закручивал гайки. Затянув последнюю гайку, он весело крикнул:
— Накажю!
Вероятно, вспомнил наш утренний разговор.
Он вымыл руки бензином и вытер ветошью. Катя заметила на его рубашке свежие масляные пятна, виновато заохала. Он успокоил ее: не беда, запросто сведет химпастой.
Николай стыдливо предложил ему пять рублей. Он поморщился, сиплым от возмущения голосом сказал:
— У меня, парень, рука чугунная. Съезжу по загривку — с подставок слетишь.
Мотоцикл повел Николай. Катя села за руль «Москвича».
На спуске к озеру машину сильно занесло: она чуть не перевернулась.
Мы вытолкнули ее на дорогу, и тогда шофер сказал со смехом в голосе:
— Как-то я вез пшеницу по такой примерно дороге. Местность была тоже горная. Скользь больше. Еду, пою. Вдруг как мотнет грузовик. Я хоп баранку влево. И нос машины влево. И тут грузовик кувырк. Когда очухался, грузовик опять уже на колесах стоит. Держусь за баранку, а кабины надо мной нет. Покурочило ее зверски. Кое-как я взгромоздил ее в кузов и поехал дальше. Смешно ехать без кабины, а приятно. Хорошо видно во все стороны! Так и припер на элеватор.
— Пшеницы, наверно, много рассыпал, переворачиваясь? — спросил Николай.
— Ни грамма.
— Заливаешь?
— Кузов, правда, был брезентом закрыт. Везучий я человек.
Он улыбался, а мы хохотали.
Мы хотели довезти шофера до пионерского лагеря, но он потребовал остановить машину на развилке: ему идти около километра, а нам нужно спешить, а то опоздаем на работу.
— Как ваша фамилия, имя? — спросил я.
— Просто Иван.
Он захлопнул дверцу, зашагал в темноту, помахивая удилищем.
1960 г.
КУРЖАК
Рассказ
Январь. Мороз. Над заводом, черным в утреннем свете, синий дым. Солнце стоит на гребне горы. Оно точь-в-точь такое, как в ночи нутро ковша, из которого вылили шлак: круглое, карминное, пробивающее воздух толстым багровым лучом.
Иду на междугородную. Мальчишки, резвясь, ударяют портфелями по стволам карагачей, и с веток, шелестя, падает на одежду синий куржак.
Вчера вечером после долгого отсутствия я вернулся домой, и теперь город с его высокими домами, толстыми витринными стеклами, врезанными в чугунные рамы, с его запахом металлургической гари, звоном трамваев и храпом бульдозеров еще родней мне, чем был раньше. И все, кого вижу, дороги сердцу: и водопроводчики в измазанных глиной пиджаках, и каменщики с засунутыми за голенища валенок кельмами, и женщины, долбящие асфальт пневматическими молотками, и старушка, несущая под мышкой буханку свежего хлеба.
Вон и стеклянная вывеска переговорного пункта. Вспоминаю телефонистку Лену, умершую прошлой весной. Она была строгой, предупредительной, скрытной, телефонистка Лена. Занимала с матерью и сестрой комнатку. Любила парня из интерната молодых рабочих. Они собирались пожениться и снять жилье в «куркулях» — это название прилипло к поселку, где дома принадлежат частникам.
Приехала мать парня, не приглянулась ей будущая невестка.
«Кого взять хочешь? Ты высокий, красивый, а она коротышка, из семьи с малым достатком, и специальность имеет незавидную».