Закон есть закон
Шрифт:
Как будто я не знал теорию синевы! Вон же синь! Эта девчонка умела унизить. Порой я ненавидел ее сильнее, чем самых страшных моих врагов.
– Ага, ты не забыл… Если бы у нас было несколько Разрушителей, мы могли бы пустить их как собак-ищеек по следу.
Несколько Разрушителей… Я же думал взять Полину вторым номером, пусть Мэй и возражала. Но в этой кутерьме я совершенно забыл о девчонке. Где теперь ее искать! Уж она-то точно не сидит дома. Помнится, она что-то говорила о площади Ста Фонарей. Я так разозлился на себя, что в ярости хлопнул кулаком по глупому лбу.
Ада истолковала мой жест по-своему:
– Ну что, до тебя дошло наконец?! Мы могли бы разрушать чужие кристаллы, прежде чем кто-то добрался до нашего.
– В синьку все! На дно Океана! Магистру в задницу…
– Что за детские ругательства, – усмехнулась Ада.
И выругалась, как старый зэк, отсидевший на минус восьмом от одного падения до другого.
Сколько помню, мы с Адой все время друг друга подкалывали. Никто из нас не хотел быть номером два. Я не мог позволить девчонке взять надо мной верх. Что касается Ады, то она в розовом сопливом детстве воспитывалась как принцесса, но после убийства Кайла всеми силами пыталась заменить Графу погибшего сына. Вот и была она такой – наполовину капризной принцессой, наполовину воином и наследником старинного рода. Я обожал ее в какие-то минуты, но гораздо чаще ненавидел. Граф сказал мне однажды, что много тысяч лет назад жил великий поэт и написал он стихотворение, которое начиналось словами: «И ненавижу, и люблю». Так вот, наверное, это о нас с Адой. Во всяком случае – обо мне.
– Ладно, ты победила… – Мне совсем не трудно было это произнести, потому что я при этом не скрываясь ерничал. – Ты умнее, ты круче и ругаешься забористее. Но к чему нам все? Ну вычислим мы конкурентов. Что с того? У нас теперь нет ни одного Разрушителя.
– Макса можно спасти, – сказала Ада. – Не надо сдаваться после первого провала. Отец никогда не сдавался…
Это уж точно! Я попытался представить Графа стоящим на крыше и ноющим по поводу того, что у него пропал Разрушитель. Представил и… рассмеялся.
– Это уж точно! Граф бы ни за что не сдался.
– Я сейчас скажу одну вещь… и ты не злись, пожалуйста… – сказала Ада изменившимся, чуточку просительным голосом. Сейчас она была принцесса-очаровашка.
– Постараюсь.
– Ты – единственный, для кого важна память Графа. Всем остальным плевать. Два года прошло, и все забыли. Ты – нет.
– Откуда ты знаешь, что я не забыл? Я даже на могиле у него после похорон не был.
– Я знаю. Видела, какое у тебя стало лицо, когда Мэй сказала про Пеленца.
Она первой взяла меня за руку. И тогда я сделал то, о чем, возможно, мне придется пожалеть в ближайшие дни…
Я знал, что Граф верил в Бога. Не в богов синевы – неведомых существ, управляющих Океаном, – а в Бога как некую высшую силу. Более подробно о его вере я больше ничего не знал: мы с ним почти не говорили об этом. Помнится, однажды, когда я пригласил его пообедать в «Тощей корове», он спросил меня, какие блюда в меню. Зная его скромность и неприхотливость к еде, я удивился. И стал перечислять названия.
– Что-нибудь не мясное… – попросил он меня. – Я соблюдаю пост.
– Это связано с религией?
Он кивнул.
Я попросил Дайну принести рыбу в кляре: в «Тощей корове» ее великолепно готовили.
– А какова главная заповедь вашей религии?
– Не убивать, – сказал Граф.
– Как же вы служили в армии? Или там можно?
– Я служил на спасательном катере стармехом. Мы снимали с Двуглавого рифа наших моряков. Четыре рейса за сутки. В четвертом меня ранили.
– Скольких же вы спасли? – спросил я.
– Катер был небольшой.
Он говорил о своих поступках всегда как о вещах каких-то на редкость обыденных.
– Я вам напоминаю Кайла? – вдруг спросил я. Был уверен, что он ответит «да». Я бы многое отдал, чтобы это «да» услышать.
Но он покачал головой:
– Нет, Феликс, вы не похожи на Кайла. Вы – Феликс Леонард. Кайла Господь одарил многими талантами, но лишил упорства. А без этого дара ученых не бывает. У вас есть таланты и упорство. Только прошу вас, будьте самим собой и не впадайте в уныние.
– Да нет… я бодр! – Я состроил дурацкую гримасу. Но на Графа мои ужимки не действовали – он никогда не морщился и никогда не смеялся, глядя на мое изуродованное лицо.
– Уныние убивает человека как медленно действующий яд.
Я почувствовал, как мое лицо запылало: потому что все мои потери, даже возведенные во вторую или третью степень, не идут в сравнение с его одной-единственной – с потерей Кайла…
– Ада, помнится, ты рассказывала про сверхпрочную занавеску из пелены. Ведь это не случайно, да?
В ответ она улыбнулась – ехидно, как всегда.
Мы с Адой спустились вниз к остальным.
Графиня ободряюще кивнула мне, и я заговорил:
– Нам все же придется выйти из норки. Во-первых, я не могу оставить Макса в тюряге. Во-вторых, без Разрушителя нас всех прикончат. Но за Максом пойдут не все. Только я и Мэй. – Мэй издала возмущенный вопль, но я сделал вид, что ничего не слышал. – Кролик, Ланс, Марчи и Антон останутся в доме. У вас есть арбалеты, Ада сделает завеси из синевы, три часа вы продержитесь, а большего и не надо. Я не брошу Макса. И мы все свои ошибки исправим…
Все смотрели на меня. И я ощущал на своих плечах невыносимую тяжесть – как будто сгустил синеву до сотки, да заполнил концентратом огромную бочку, да взвалил… Тяжеловата метафора, не находите?
– Ты пойдешь вдвоем с Мэй? – уточнил на всякий случай Кролик. – Это опасно!
Как будто я не знал! У меня под ребрами противно холодело, когда я думал о Вратах Печали: сейчас оттуда вылезают самые мерзкие твари, каких только можно представить. Вернее, пока не самые мерзкие, пока мерзкие наполовину – всякий сброд, мошенники, хулиганы, мелкие жулики, на кого по тем или иным причинам не действует Пелена закона или действует слабо. А потом… Потом полезут из глубины освобожденные самими же стражами настоящие уроды – грабители всех мастей, убийцы и психопаты, неподчинимые Пелене совершенно, готовые убить любого – потому что, пока в Двойной башне не водружен новый кристалл, никто и ничто им не указ.