Закон есть закон
Шрифт:
– Пока еще не знаю, – заявил Макс.
– Жилетку тоже снять? – спросил Кабан.
– Можешь оставить. На ней целый год спал приблудный кот, пока не ушел гулять дальше.
Кабан стал с сомнением обнюхивать жилетку.
– По-моему, совсем не пахнет, – заявил он. – Вы меня разыграли, да?
Но мой друг вопрос проигнорировал.
– И что мы будем делать? – спросил Макс, допивая сироп из банки, причем половина вылилась ему на подбородок.
– Грабить всяких уродов, – поспешно сообщил Гарри.
– Ну да, я понял, и вы начали с моего дома.
– Я не то хотел сказать… – смутился Гарри.
– Извини, Макс, но дверь была сорвана. Все равно в итоге здесь ничего не останется, – встал я на защиту своей команды. – Это я разрешил здесь немного прибарахлиться.
– А где ушастый? – повторил свой вопрос Макс.
– Понятия не имею. Я вернулся в надежде, что он все еще здесь. Но никого не нашел.
– Син, друг мой, ты хочешь сказать, что ты все просрал? – спросил меня Макс ласково-ласково.
– Вроде того.
– Ну ты и молодчина! Поделись хоть, расскажи подробненько, как тебя сделали.
Я без особой охоты вкратце изложил ему, что произошло с тех пор, как мы расстались, – о визите в тюрьму, предательстве Мэй и появлении Ады. Макс, казалось, не слушал. Или слушал вполуха. И все больше и больше закипал от гнева.
– Я же предупреждал тебя, сто раз предупреждал: не доверяй стражам. Предадут! Ну что, я был прав? – внезапно взорвавшись, завопил Макс.
– Прав, тысячу раз прав… Но кто знал, что убийство Архитектора – всего лишь спектакль?
– Я это знал.
Я хотел сказать, что если Макс и знал, то забыл озвучить свою версию. Хотел сказать, но стиснул зубы и промолчал. Попрекать других за свои ошибки – последнее дело.
– Мэй провела тебя как ребенка… – продолжал бушевать Макс. – Она отобрала команду. Архитектор станет магистром… Ты хоть прикинул, какие законы он заложит в Пелену?
– Если Архитектор станет магистром – это не самый плохой вариант! – вмешался вдруг Гарри. – У него классные песни… – И он тут же стал напевать «Вечную пену».
– Ну что ж, возможно, он долго нам их будет петь, – заметил я.
– А что, я бы поработал на Архитектора. – Макс внезапно остыл. – Даже с большим удовольствием, чем на тебя.
– К сожалению, Макс, тебя не позвали.
Я думал, он обидится на мою реплику, но он не усмотрел иронии в моих словах.
– Они об этом пожалеют, – заявил Макс вполне серьезно.
– Это точно.
– А кристалл теперь у кого? У Архитектора?
– Не знаю.
– Разве Ада и Мэй не работали вместе?
– Мне показалось, что нет… А может, и да… знаешь, я запутался.
Я вновь подумал об Аде. Подумал с сожалением. Почему я, дурак этакий, не выслушал ее? Может, она меня и не предавала. Все-таки она дочь Графа.
Макс ничего больше не сказал, повернулся и полез наверх по лестнице. Я стал карабкаться за ним. Уже начинало светать, и, когда Макс открыл дверь на крышу, вниз хлынул теплый розоватый свет. Мы выбрались на крышу и огляделись: здесь тоже побывали грабители. Но рылись, судя по всему, недолго. Главное, что они сделали, – это сломали вертушку.
– Вертушка! – завопил Макс, позабыв обо всем. – Вот же синь! Синь! Синь! – ругался он долго, всё не мог остановиться.
Потом он двинулся к своей «кладовке» и принялся раскидывать верхний слой хлама. Запустив руку вглубь, он вытащил бутылку и водрузил на стол. Ого! Лучший сорт вина с острова Черепахи. Я осмотрел бутылку. На темном стекле был выдавлен герб Графа – меч, корона и какой-то цветок. Я был не силен в геральдике, просто запомнил этот герб – щит, старый, с трещиной, висел у Графа над его письменным столом до тех пор, пока Пеленц не забрал его во время обыска.
Я уселся в старое плетеное кресло и спросил:
– Что будем делать?
Макс сел напротив. Разлил драгоценное, почти черное вино по простым стаканам. Мы чокнулись и выпили.
– Если честно – не знаю, – признался он.
Мы сидели и смотрели, как над Жемчужной гаванью разгорается алый рассвет. Нет в мире ничего прекраснее закатов и рассветов над синевой. В лучах восходящего солнца синева казалась то алой, то черной. До чего же красиво! Если бы я был художником, то непременно схватил бы кисти и мольберт да уселся писать этот вид с крыши. И сгори все пропадом в синеве – плевать мне на Двойную башню и на все драки в мире. Но природа обделила меня даром что-либо изобразить на бумаге или холсте. В ранние школьные годы мои детские рисунки забавляли окружающих до слез. Мама долго хранила их в ящике письменного стола и демонстрировала нашим гостям как безотказное средство для веселья. Наконец в классе шестом я вытащил эту треклятую папку и сжег ее содержимое. С тех пор я мог бы всем рассказывать, что в детстве прекрасно рисовал, только потом забросил это занятие. Но я не люблю, когда люди приписывают себе несуществующие качества. Потому заявляю честно: я рисую синёво. Хуже даже, чем пою.
Но все равно каждый раз, глядя на наш город с высоты Максовой крыши, я мечтаю его нарисовать, если уж нельзя его съесть. Вы думаете, я спятил, раз заговорил о том, что хочу слопать город? Нет и нет. Просто в детстве я думал, что крыши в нашем городе сделаны из синей глазури – из той же самой, которой украшают праздничные тортики. На улице я подбирал осколки черепицы, тайком приносил их домой и там пробовал на вкус… У меня была мечта: сделать белый дом из сахара – и я его сделал, экономя по два куска за каждым завтраком и ужином. А вот голубой глазури у меня не было, и мать наотрез отказалась приготовить для меня столько сладкой черепицы, заявляя, что я непременно испорчу себе зубы. Напрасно я твердил, что не собираюсь есть свой домик за один присест. Я не лгал: ни сейчас, ни в детстве не любил сладкое, это взрослые пичкали меня конфетами, а потом сокрушались, что ребенок так много ест всяких вредностей. Домик мне нужен был сам по себе – сладкий домик, я хотел поставить его в комнате под прозрачный колпак и показывать друзьям. Не знаю, как родилась эта фантазия, но она завладела мной полностью, и я уже не мог остановиться. Синева из глаз – я должен был раздобыть голубую глазурь. Потерпев поражение в споре с мамой, я уверился, что найду глазурь сам. Увы, в обожженной глине не было ни капли сладости. Тогда я вообразил, что черепица съедобна, только пока находится там, на крыше. Я стал забираться наверх, отбивать молотком кусочки и запихивать в рот… Синей глазури на крышах я, увы, не нашел, но после моих экспедиций крыша нашего дома начала бессовестно течь. Я забросил свое предприятие, лишь когда был пойман на месте преступления и жестоко высечен, а главное, лишен новых брюк, нового рюкзака, велосипеда и летней поездки на Внутреннее море.
В тот год я возненавидел Пелену, раз она, всемогущая, допускает самое мерзкое преступление в мире – домашнее тиранство.
Кажется, я задремал, сидя в кресле и любуясь восходом, потому что голос Макса вырвал меня откуда-то со стометровой глубины.
– Вот что я скажу тебе, Син. Мы должны захватить Двойную башню, а на все остальное плевать! – заявил Макс. – Уж коли мы взялись за дело, то не можем взять и все бросить. Так не пойдет, я не позволю тебе отступить, Феликс! Даже если ты начнешь хныкать и размазывать сопли.