Закон и жена
Шрифт:
— У тебя какие-то дурные новости, ангел мой, — сказал он, нежно проводя рукой по моим волосам. — Я вижу на лбу морщинки, которые возвещают тревогу и горе. Я почти желал бы любить тебя не так сильно, как я люблю тебя, Валерия.
— Почему?
— Тогда бы я мог возвратить тебе данное тобою слово. Стоило бы мне уехать отсюда, и дядя твой был бы доволен, и ты освободилась бы от всех гнетущих вас теперь тревог и забот.
— Не говори этого, Юстас! Если ты желаешь, чтобы я забыла все мои тревоги, скажи лучше, что ты любишь меня больше прежнего.
На эти слова он ответил поцелуем. В продолжение нескольких минут мы испытали величайшее в жизни блаженство, забыв все, кроме друг друга и своей любви. Я опомнилась от этого упоения успокоенная и ободренная,
— Что же случилось? Нашли какие-нибудь новые доводы против нашего брака? — спросил он, тихо прохаживаясь взад и вперед.
— Нет, ни дядя, ни тетка ничего более не говорят. Они наконец вспомнили, что я в таких годах и могу сама выбрать себе мужа. Но они очень просили меня отказать тебе, Юстас. Тетка, которую я считала твердой и суровой женщиной, впервые плакала при мне. Мой дядя, всегда добрый и ласковый ко мне, сделался еще добрее, еще ласковее. Он сказал мне, что, если я буду настаивать на этой свадьбе, он меня не оставит и будет на ней присутствовать, мало того, он хочет даже сам совершать богослужение, и тетка моя проводит меня в церковь. Но он умолял меня обдумать это дело серьезнее, согласиться на временную разлуку с тобой, посоветоваться с другими, если я не хочу прислушаться к его мнению. О, мой дорогой, им так хочется разлучить нас, как будто ты самый дурной человек, а не лучший из всех.
— Не случилось ли со вчерашнего дня чего-либо такого, что усилило их недоверие ко мне? — с тревогой спросил он.
— Да.
— Что же это такое?
— Ты помнишь, дядя говорил с тобой о вашем общем друге?
— Да. О майоре Фиц-Дэвиде.
— Дядя написал майору.
— Зачем?
Он произнес это слово таким неестественным тоном, что голос его прозвучал для меня словно чужой.
— А ты не будешь сердиться, если я скажу тебе это? — спросила я. — У дяди, как я поняла его, были разные причины, чтобы написать майору, и между прочим он попросил у него адрес твоей матери.
Юстас вдруг остановился. Я умолкла, сознавая, что, продолжая, могу оскорбить его.
По правде говоря, его поведение после того, как было объявлено моему дяде о нашей помолвке, могло показаться легкомысленным и странным (по крайней мере, несообразным с приличиями). Пастор, конечно, расспрашивал его о семействе. Он отвечал, что отец его умер, и очень неохотно согласился уведомить свою мать о предполагаемом браке. Объявив нам, что она живет в провинции, он не дал нам более подробного ее адреса и отправился к ней сам. Через два дня он вернулся со странным известием. Мать его не имела ничего против меня и моих родственников, но она так решительно не одобряла брака своего сына (и все члены ее семейства были заодно с нею) с племянницей пастора Старкуатера, что отказывалась присутствовать на свадьбе, если мистер Вудвиль, несмотря ни на что, захочет настоять на своем. Когда Юстаса просили растолковать это необычайное известие, он сказал, что его мать и сестры имели для него в виду другую невесту и что они были оскорблены и разочарованы, когда узнали, что он помимо их желания остановил свой выбор на другой девушке. Этим объяснением я вполне была удовлетворена, тем более что таким образом признавалось мое влияние на Юстаса, что женщинам весьма приятно. Но дядя и тетка не успокоились. Пастор объявил мистеру Вудвилю, что он намеревается писать его матери или повидаться с ней, чтобы узнать причину такого странного поведения. Юстас положительно не хотел дать ее адрес, говоря, что вмешательство пастора будет совершенно бесполезно. Дядя решил, что в этом заключается какая-то тайна и что дело здесь неладно. Он отказал мистеру Вудвилю в согласии на наш брак и в тот же день написал майору Фиц-Дэвиду, на которого ссылался и Юстас.
Говорить о побудительных причинах письма дяди было очень неудобно, но Юстас вывел меня из затруднительного положения, задав вопрос, на который мне легко было ответить.
— Получил
— Да.
— Тебе позволили прочитать его? — Его голос дрогнул, когда он произносил эти слова; на лице его отразилось беспокойство, которое тяжело было видеть.
— Я принесла с собой ответ, чтобы показать его тебе, — сказала я.
Он почти вырвал у меня письмо и, отвернувшись, прочитал его при свете месяца. Письмо было коротко, и на его чтение потребовалось немного времени. Я знала наизусть, могу и теперь повторить его:
«Любезный пастор!
Мистер Юстас Вудвиль совершенно справедливо сообщил вам, что по рождению и по положению своему в свете он джентльмен и что по завещанию своего отца наследует хорошее состояние, с которого будет получать до 2000 в год.
— Кажется, невозможно желать ответа более определенного, — сказал Юстас, возвращая мне письмо.
— Если бы я справлялась о тебе, — отвечала я, — мне было бы достаточно такого ответа.
— А разве дяде недостаточно?
— Нет.
— Что же он говорит?
— Зачем тебе это знать, мой дорогой?
— Я хочу все знать, Валерия. Между нами по этому поводу не должно быть никаких секретов. Сказал что-нибудь дядя, показывая тебе письмо майора?
— Да.
— Что именно?
— Дядя сказал, что его письмо к майору было на трех страницах, а ответ заключается в немногих строках. «Я писал, — прибавил он, — что могу приехать к нему, чтобы переговорить подробно об этом деле, а он ничего не упоминает об этом предложении. Я спрашивал у него адрес мистрис Вудвиль; он обратил столько же внимания на мою просьбу, как и на предложение. Он ограничился кратким изложением голых фактов. Обратись к своему здравому смыслу, Валерия. Неужели не имеет никакого значения такое странное поведение со стороны джентльмена по рождению и воспитанию, и к тому же моего друга?»
Тут Юстас прервал меня:
— Что ты ответила на вопрос дяди?
— Я сказала только, что не понимаю поведения майора.
— И что же ответил дядя на это? Если ты меня любишь, Валерия, ты скажешь мне всю правду.
— Он горячился, Юстас. Он старик, и тебе не следует обижаться.
— Я не обижаюсь. Так что же он говорил?
— Он сказал: «Попомни мои слова! Здесь скрывается какая-то тайна, касающаяся мистера Вудвиля или его семейства, и майор Фиц-Дэвид не считает себя вправе открыть ее. На самом же деле это письмо не что иное, как предостережение. Покажи его мистеру Вудвилю и передай ему, если желаешь, слова мои…»
Юстас опять не дал мне договорить.
— Ты уверена, что дядя сказал именно эти слова? — спросил он, внимательно рассматривая меня при свете месяца.
— Совершенно уверена. Но не думай, пожалуйста, что и я того же мнения.
Он вдруг крепко прижал меня к своей груди и пристально посмотрел мне в глаза. От этого взгляда мне стало как-то страшно.
— Прощай, Валерия, — сказал он. — Не поминай меня лихом, когда выйдешь замуж за человека более счастливого.
Он хотел удалиться, но я вцепилась в него, дрожа с головы до ног.
— Что это значит? — спросила я, едва овладев собою. — Я твоя и, кроме тебя, никогда никому не буду принадлежать. Что я сказала, что сделала, чтобы заслужить эти жестокие слова?
— Мы должны расстаться, ангел мой, — сказал он грустно. — В этом виновата не ты, а злосчастная судьба. Дорогая Валерия! Как можешь ты выйти замуж за человека, которому не доверяют твои близкие и друзья? Я до сих пор вел печальную, одинокую жизнь. Я не встречал ни в одной женщине такой симпатии и утешения, какие нашел в тебе. Тяжело лишиться тебя! Тяжело вернуться к прежней печальной жизни! Но я должен принести эту жертву ради тебя! Ради любви моей к тебе! Я не более твоего понимаю это письмо! Но разве твой дядя поверит мне? Разве поверят твои друзья? Поцелуй меня еще раз, Валерия. Прости, что я так страстно, так преданно тебя любил. Прости меня и отпусти!