Закон Мерфи в СССР
Шрифт:
— То есть — не пустите? — уточнил я у швейцара, который сделал каменной лицо и смотрел сквозь меня.
Тот пожал плечами. Я полез за кошельком, взгляд и поза Кости слегка поменялись — значит, я двигался в правильном направлении! Извлек на свет Божий рубль, глаза халдея блеснули — есть!
— Я Эрнеста ищу. На меня похож, в кожанке ходит, прическа такая у него...
— Ах, Эрнеста! — монета магическим образом пропала из ладони Кости. — Так вон он, на баре сидит, шампань-коблер пьет.
Я глянул сквозь стекло в сторону барной стойки: Эрнест действительно
— Проходи, проходи, Андрей... — швейцар Костя предупредительно приоткрыл дверь и в нее быстро прошел какой-то смутно знакомый парень с огромной кудлатой шевелюрой, бородкой и усиками.
Андрея никто задерживать, например, не собирался! Меня пустили только после него. Что за знаменитость местная? Вон и на бар сходил, и Эрнесту ручку потряс... Взяв выпивки, он отправился в дальний темный угол, и мой соседушко тут же увидел меня — шевелюра перестала закрывать обзор. Зрачки его расширились, Эрнест поставил коктейль на барную стойку и с радостной рожей двинул ко мне.
— Гера-а-а!
— Эрнест.
— Гера?
— Эрнест...
— Бл*ть. Что не так?
— Отойдем?
Мы отошли в какой-то закуток, и я, не растекаясь мыслию по древу, достал удостоверение журналиста.
— Ах ты ж... А я думал — ты физкультурник! — "Комсомолка" это вам не хухры-мухры, так что впечатление я произвел.
— Сам ты — физкультурник. Мне нужен Постолаки.
— Хренассе заявочки, соседушко! И вообще — откуда ты...
— Потому что ты трепло, мот и пижон. Я видел как ты совал деньги батоно Папуашвили, когда я кофе пил у Ашота, — лучше всего было скормить ему полуправду. — Да и именем Маврикиса Адамовича несколько раз форсил. А я — слушал и впитывал. Профессиональное.
— Мда-а-а-а.... — Эрнест запустил пальцы в шевелюру. — И по какому поводу тебе нужен Постолаки?
— Вихри враждебные веют над вами. Ублюдки из горкома хотят найти для САМ козла отпущения, — ответил я.
Снова это было полуправдой: палкой в гнездо с осами тыкал всё-таки я. Но Эрнесту об этом знать было необязательно.
— САМ? Погоди — это та новая контора, где бульбаши окопались? Поня-а-а-атно... — на точеных челюстях Эрнеста гуляли желваки. — Может мне пацанов кликнуть и тут же тебя в толчке утопить? Как стукача?
— Задолбешься, — сказал я. — Нужно было бы тебя сдать — я бы тебя в Анакопии сдал. У меня свои резоны.
— Ну-ка, ну-ка...
— Журналистское расследование, — сказал я. — Громкое коррупционное дело! Разворот в "Комсомолке"! Что такое ты и Постолаки? Два нечистых на руку гражданина. Что такое Мосгорком — представляешь? У меня после Афгана сплошная текучка, ничего интересного. Забывать стал народ Белозора...
— Так ты ТОТ Белозор?! Мать твою так, и я с тобой в одном номере жил? Дела-а-а-а! — вот тут его проняло.
Репутация — дело такое: сначала ты работаешь на нее, потом она — на тебя.
— Акула пера, чтоб тебя! Рвач! Желтая кость! Засранец, ты, соседушко... Я к тебе со всей душой, между прочим! — он явно был напуган. — Ты вообще что ли ничего не боишься? Пришьют тебя в подворотне, или на крючок подцепят... Не туда ты полез, Белозор. Помрешь еще — скоропостижно!
— А я уже один раз помирал, — криво усмехнулся я. — Или даже два. Ты вот что — хочешь, чтобы твой патрон не рухнул, и тебя чтоб обломками не убило — дай адресок, а еще лучше — предупреди, чтобы не порол горячку до моего приезда. У меня серьезное предложение есть для него.
— Ладно. Пойдем, я знаю где тут телефон... Ты это только, ну... Черт, я свалить-то успею если что? Сколько времени у нас есть?
Я пожал плечами. Если он сыграет свою роль сейчас, то потом при хорошем раскладе мне будет вовсе не нужен. Эрнест — говнюк и мажор, и вообще — неприятный тип, но, наверное, не заслужил того, чтобы его расстреляли просто за компанию. Если Постолаки заговорит — всем будет наплевать на Эрнеста. Или нет? Дело ведь курирует Волков, у него мелочей не бывает...
— Понятия не имею. Завтра, послезавтра... Может — три дня.
Эрнест судорожно кивнул, и сунул палец в диск телефона. Жкжкжкжкжкжк! Он начала набирать какой-то длинный номер, а потом, глубоко вдохнув, выпалил:
— Маврикисадамовичэтоэрнест! Вопрос жизни и смерти! Нет, не шучу и не напился, тут рядом со мной стоит Герман Белозор из "Комсомолки"... Да, который маньяк и басмач... Вам нужно с ним поговорить лично. Да, по телефону нельзя. Хорошо, я передам...
Ну вот — я маньяк и басмач. Чувствую — быть мне еще и фруктом после этого "мандаринового" дела!
* * *
Прежде чем ехать в Дзержинский к Постолаки, я просто обязан был посетить редакцию. Всякой наглости есть пределы!
Старовойтов по каким-то своим каналам забронировал мне номер в гостинице "Минск", что на Горького (она же Тверская), так что проворочавшись всю ночь на твердой кровати и подышав казенными запахами, я совершенно разбитый отправился пешком на прием к Ваксбергу — нынешнему главреду "Комсомолки". Надеялся прогулкой разогнать тревожное чувство и прибыть на важную встречу в хорошей форме — но тщетно.
С неба снова накрапывало, кажется, даже, начал падать мокрый снег, так что мне ничего не оставалось как прятать голову в воротник, и стараться не шлёпать по лужам слишком уж сильно. На крыши домов опустилось серое небо, машины поднимали в воздух целые фонтаны грязных брызг, вокруг царил сумрак, прерываемый только редкими огнями уличных фонарей и вывесок.
Легендарное здание — издательский дом "Правды" располагался на улице Правды, №24, Именно здесь, на шестом этаже, разместилась редакция "Комсомолки". Я на секунду замер у левого подъезда с монументальным логотипом и пятью советскими орденами, а потом попер наверх, сделав как можно более мужественную рожу. Меня ведь здесь и в глаза не видели — только читали. Черт его знает, как примут? Тем более — задерживаться я не собирался: нужно было катиться на Дзержинский.