Закон Северо-Запада
Шрифт:
Я вновь достал фонарь. Врубил его – и невольно содрогнулся. Я, конечно, много чего видел на свете, но всему же есть предел.
Вдоль стен каземата на полу сидели люди в рваных лохмотьях, едва прикрывавших плечи и гениталии. Тощие шеи обвивали широкие железные ошейники с тремя звеньями короткой цепи, намертво приклепанной к монолитной кирпичной кладке. Луч света выхватил на голове ближайшего узника остатки когда-то роскошной седой шевелюры, чередующиеся с кроваво-черными проплешинами – не иначе волосы у несчастного вырывали пучками.
Я сделал несколько шагов вдоль страшного собрания трупов, живо напомнившего мне другое подземелье, в котором я сам когда-то сидел вот так, не имея возможности пошевелиться…
Руки, ноги и лица пленников тоже имели следы пыток огнем и железом. У многих были разодраны рты, вырваны ноздри, выколоты глаза. Судя по неестественному положению ног, перед тем как покинуть камеру, тюремщики перебили коленные суставы узников. И бросили их умирать страшной смертью, оставив возле каждого глубокие деревянные плошки с едой и глиняные кувшины, наполненные то ли водой, то ли вином.
А еще на полу было очень много свечей. Больших, толстых, массивных. Похоже, восковых. Если мне память не изменяет, в те времена такие свечи были страшно дорогим удовольствием. Так для чего ж сюда их столько понаставили? Чтоб несчастным в темноте помирать не страшно было?
– Вакуум, – произнесла Настя. – Думаю, уже в те времена знали, что если откачать воздух из замкнутого пространства, то органика не будет подвержена разложению. Поэтому трупы сохранились до сих пор. Легкие замурованных узников и огонь свечей пережгли кислород в этой камере, превратив ее в консерву. Возможно, первую в мире.
– Точно, – сказала темнота голосом Фыфа.
Позади послышалось шуршание – это мутант перелезал через груду битых кирпичей.
– Я не мог понять, как в таком схроне могли сохраниться тела, потому ничего и не говорил, – произнес он. – Думал, за психа меня посчитаете и вскрывать тайник откажетесь. Теперь многое понятно. Например, зачем императрице понадобилось через девять лет после пугачевского восстания строить неприступный замок на окраине Москвы?
– Для заключенных? – предположил Данила.
– Ага, как же, – хмыкнул Фыф. – В те времена комиссий по правам человека не было. Дубовую колодку на шею – и в яму. Если же зэк знатный, то закрывали с комфортом. В подвал. Например, в кремлевский. Их там море, половину тогдашней Москвы можно было пересажать.
– Тогда зачем крепость? – пискнула нео – Рут… то есть. – Я не понимаю.
– Думаю, дело в этом, – сказал Фыф, указав пальцем сначала на груду сундуков, а после – на руку одного из мертвецов. Я направил туда луч фонаря.
На предплечье трупа отчетливо виднелось клеймо – витая буква «П» и три черточки под ней.
– Пугачев называл себя выжившим царем Петром Третьим. А у каждого царя имеются свои фанаты, которым самодержцы доверяют самое ценное. Например, казну. Думаю, эти мертвецы до того, как стать ими, девять лет терпели пытки, пока кто-то из них все же не рассказал, где крестьянский царь спрятал награбленное. После чего их и посадили сюда стеречь клад, ставший одним из самых солидных схронов императрицы на самый черный день. Эдакий Форт-Нокс восемнадцатого века.
Пока Фыф толкал речь, Данила от своего факела поджег пару десятков свечей. Не иначе их фитили были пропитаны каким-то особым составом – спертый воздух каземата не мешал им гореть ровным пламенем, отчего в помещении стало заметно светлее. Так они и горели в те далекие времена, пока узники бились в оковах, пережигая легкими кислород в своей каменной могиле. А потом потухли в вакууме… чтобы снова зажечься, простояв на своем месте без малого половину тысячелетия…
– А ты, одноглазый, неслабо качнул информации из ОКНа, – задумчиво проговорила Настя. – Не зря у тебя тогда аж башка чуть не лопнула.
– Ну дык ексель, – мутант растянул рот в безгубой улыбке. – Ты то ОКНо, помнится, быстро вернула – в межушный ганглий много инфы не влезет. Блондинка – это не диагноз, это судьба…
Резкий удар прервал речь Фыфа. Я направил луч фонаря на гору сундуков, возвышающуюся посреди каземата.
Так и есть.
Даниле надоело слушать перепалку шама с кио, и он занялся делом. А именно – протянул руку, ухватился за медную ручку, вделанную в боковую стенку самого верхнего сундука, и, поднатужившись, сдернул его на пол.
От удара об пол доски затрещали, но выдержали. Впрочем, неудивительно. Сундук был окован стальными полосами крест-накрест, на крышке – мощный замок. Фыф протянул лапку, наверно, сказать чего-то хотел. Но не успел. Кувалда Данилы взлетела вверх, опустилась – и смятый замок, выдранный из дерева вместе с петлями, шмякнулся на пол.
– Вот ведь силища дурная, – пробормотал себе под нос Фыф. Но, скорее, из вредности. Мне тоже было весьма интересно, чего ради полтысячелетия назад столь безжалостно умертвили десяток узников.
Данила откинул крышку… и очень осторожно отвел факел в сторону, явно опасаясь, чтоб на содержимое сундука ненароком не капнула горящая смола.
Я подошел ближе.
Сундук был доверху заполнен слежавшимся от времени черным порошком. Порох, что ли?
Данила уже мял между пальцев несколько крупинок. Растер, понюхал, лизнул.
– Уголь, – пожал он плечами наконец, – Обычный хорошо дробленный березовый уголь.
– Думаю, вряд ли ради угля городили весь этот цирк, – произнесла Настя.
– Точно, – сказал я, – Ставлю свой пистолет против кирки Данилы, что в остальных ящиках будет сера и селитра. Все отдельно. На всякий случай, чтоб не рвануло.
– Только сдается мне, что кроме взрывоопасных удобрений здесь найдется кое-что еще, – хмыкнул Фыф.
Он не ошибся.
Вчетвером мы быстро посбивали замки с трех десятков сундуков. Один оказался действительно под завязку набит серой, еще два – селитрой. В четырех других, длинных и громоздких, обнаружились старинные ружья. Рядом с ними лежали прямые палаши с гладкой тонкой рукоятью, по виду смахивающие на меч дружинника. Не иначе багинеты – штыки, рукоятью вставлявшиеся прямо в ствол древнего ружья.