Закон вечности
Шрифт:
– Да что вы, Бачана Акакиевич, куда ему на пенсию? Человек здоровее племенного бугая!
– воскликнул отец Иорам.
– Слишком уж у меня тяжелая профессия, батюшка!
– горько улыбнулся Амбокадзе.
– Тридцать из своих сорока пяти лет я провел в закрытых помещениях или под землей...
– Конечно, - согласился священник, - нелегкое это дело строительство тоннелей, но благородное!
– Не согласитесь, а то я с удовольствием поменялся бы профессией с вами!
– усмехнулся Амбокадзе.
– Вахо, ты говоришь об этом во второй
– напомнил Бачана.
– А теперь - все! Устал я! И умереть мне захотелось, как говорил Йэтим-Гурджи, в родном Тбилиси! Помнишь?
Здравствуй, мой Тбилиси, город мой родной!
Сын твой непутевый по-прежнему с тобой!
– Смотри, Вахтанг, слово есть слово!
– Да, Бачо, слово есть слово!
– Амбокадзе встал.
– Да, лекарства! Он развернул сверток и высыпал на кровать Бачаны кучу ампул, таблеток и порошков.
– Вот это атероид, это интенсаин, это панангин, вот кордарон, перитрат, персантин, вот эральдин, пульснорма, а это лекарство для сумасшедших - валиум!
– Вахо, это ты сошел с ума! Откуда такие лекарства?
– Бачана от удивления разинул рот.
– Слышите, батюшка? Вот так всю жизнь! Все только и делают, что задают мне этот дурацкий вопрос - откуда да откуда! А черт его знает откуда! Бери, и все тут!
– Да, но эти лекарства стоят дорого... Очень дорого!
– произнес задумчиво Бачана и стал бережно перебирать порошки и ампулы, словно перед ним лежало драгоценное сокровище.
– Об этом пусть думает тот, кто платил за них, тебе-то какая забота?
– отшутился Дмбокадзе.
– А у вас тоже инфаркт?
– спросил он священника.
– Инфаркт и все остальные болезни, какие только существуют на свете!
– вздохнул отец Иорам.
– В гаком случае, раз вы живете в одной палате и хлеб едите вместе, уважаемому батюшке принадлежит половина этого добра. Закон есть закон!.. Ну я пошел, время мое вышло! А на твой грипп мне наплевать!
– Амбокадзе обнял Бачану и крепко прижал его к груди.
– Прощайте, батюшка!
– обратился он к отцу Иораму и быстро пошел к двери. У дверей он обернулся и пристально посмотрел на Бачану удивительно красивыми и печальными глазами.
– Смотри, Бачо, не вздумай умирать!
Амбокадзе громко рассмеялся и хлопнул дверью.
– Кто этот благородный христианин, уважаемый Бачана? Я не успел даже поблагодарить его!
– спросил отец Иорам.
– Вор, батюшка! Профессиональный вор!
– ответил Бачана и проглотил подступившие слезы.
19
Бачана остановил машину у обочины дороги.
Холмы и поля Самадло лежали под глубоким снежным покровом. Вокруг не было видно ни души. В далеком селе над домами поднимались белые легкие облака дыма. Они тянулись к чистому голубому небу, выводя замысловатые узоры. Видневшиеся кое-где в поле оголенные деревья напоминали высохших от горя, лишенных возможности встречи влюбленных с протянутыми друг к другу руками.
Бачана вышел из машины, стал осматривать покрышки. Мария, скинув шубу, тоже вышла и, не говоря ни
– Ты куда?!
– крикнул Бачана.
Мария не ответила. Она бежала, утопая по колено в снегу. В высоких красных сапожках, с широкой цветастой шалью на плечах, она сама напоминала огромный цветок. Бачана с чувством радости и гордости взирал на этот живой, пробирающийся по снегу цветок, ибо знал, что принадлежит этот цветок ему, только ему, и никому больше.
Мария вдруг нагнулась, обеими руками зачерпнула снег и посыпала им голову.
– Бачана, иди сюда!
– позвала она.
Бачана снял полушубок, забросил его в машину и пошел по следу Марии. Ему вдруг захотелось побегать, побарахтаться в снегу. Подойдя к Марии, он подхватил ее, поднял на руки, закружил, потом они вместе повалились, зарылись в снег. Разгоряченные, с забитыми снегом ушами и глазами, они долго кувыркались, пыхтя и смеясь, в снегу. Наконец, выбившись из сил, опрокинулись навзничь и затихли. Мария лежала, широко раскинув руки. Иссиня-черные ее волосы рассыпались по снегу, распахнутая грудь высоко вздымалась. Сейчас она напоминала загнанную охотниками, упавшую на снег лань.
Бачана восхищенно вглядывался в прекрасное лицо Марии, потом, не выдержав, сжал ладонями ее маленькие, похожие на раковины, озябшие уши и припал к ее горячим губам. Теперь они дышали одним дыханием, жили одной жизнью. Долго лежали они, не двигаясь, прислушиваясь к громкому биению своих обезумевших сердец.
– Встань!
– сказала вдруг Мария, оттолкнув Бачану.
Бачана поднялся.
– Отвернись!
Бачана повиновался. И когда он вновь повернулся к Марии, он не поверил своим глазам: обнаженная Мария стояла перед ним, словно видение непорочного ангела божественной красоты.
Бачана зажмурился, потом снова открыл глаза. Мария лежала в снегу и, казалось, спала. Он быстро опустился перед ней на колени, подвел руки под ее лопатки, поцеловал в грудь и прошептал:
– Что ты делаешь, глупышка, простудишься!
– Два года я ждала этого дня, дорогой... И вот дождалась... Теперь со мной мое солнце... О какой простуде ты говоришь?..
– И Мария обняла Бачану...
Потом на землю спустилось солнце. Оно прошлось по заснеженному полю Самадло, укрыло теплым белым покрывалом двух Адамовых потомков, прилегло у их изголовья и убаюкивало их, пока сладчайший сон не сомкнул им вежды, а потом возвратилось на праздничный зеркальный небосвод.
...Бачана вскочил, испуганно оглядел сверкавшее под лучами солнца покрытое снегом поле. Они были одни - Мария, Бачана и солнце.
Бачана бросился к машине, взял шубу, бегом вернулся к Марии, закутал ее в шубу и, подхватив на руки, понес к машине.
Спустя минуту они по безлюдной дороге спускались вниз к Тбилиси. Бачана вспомнил стихи, произнесенные Марией во дворе церкви Шавнабада:
Солнце-солнышко родное,
Не скрывайся за горою!
Видишь, зябнет здесь девица,
Ты согрей ее собою!