Закон вне закона
Шрифт:
– ...У него абсолютный слух, он прекрасно рисует акварельные пейзажи, его стихи публикует взрослая печать...
Да, да, можете не продолжать, Ираида Семеновна, способности вашего мальчика мне известны.
– ...И из-за какой-то минутной слабости, рокового стечения обстоятельств... Вся его жизнь пойдет...
Еще немного - и любовь к сыну в ее душе сменится ненавистью к его жертвам. Хватит.
Я включил селектор:
– Принесите мне дело Глазкова и Петрикова.
Лялька, по-моему, даже через стену читает мои мысли и чувствует мои желания: в папке,
– Теперь послушайте меня, Ираида Семеновна.
– Я раскрыл папку.
– Лист дела двадцать второй. Цитирую показания Петрикова: "... Потом мы еще немножко ее побили. И я захотел ее... второй раз, но Глазков оттолкнул меня и сказал: "Успеешь, молодым у нас дорога"... Потом Паршаков закурил, а Глазков засмеялся и сказал ему: "Вставь ей туда папиросу. А я ей прикурить дам". Паршаков тоже засмеялся. И они это сделали. Тогда потерпевшая пришла в себя и стала грозить нам, что сообщит в милицию и нас всех посадят. Тогда Паршаков спросил нас: "Кто еще ее будет?" Но мы уже устали. И он обхватил ей шею проводом, лег на нее и стал душить. Но у него не получалось, потерпевшая дергала ногами и все время Паршакова с себя сбрасывала. Тогда Глазков сказал: "Эх ты, дай помогу". И они взялись за провод с двух сторон и стали тянуть. А я держал ее за ноги... Потом мы сели к костру и еще выпили. А Глазков иногда брал у Паршакова спички, подходил к Щербаковой и поджигал ей волосы на половом органе..." Достаточно, я думаю?
Глазкова была мертвенно бледна. Я налил ей воды. Стуча зубами о край стакана, она с усилием сделала глоток.
– Этого не может быть...
– Ваш сын дал аналогичные показания.
– Этого не может быть...
– И привела последний довод: - Он больше не будет.
С этим нельзя было не согласиться.
– Что ему грозит?
Все, с меня хватит. Я пожал плечами:
– Суд.
Она с трудом поднялась, машинально защелкнула сумочку:
– Алексей Дмитриевич, вы один можете спасти моего сына. Ради этого я готова на все.
– Помолчала и добавила для ясности: - Для вас.
Мне было жаль ее. А ее сына - нет. Единственное, что я бы от нее принял, это уход из школы, с поста директора. Но я, конечно, промолчал. И не нашел, к сожалению, слов утешения. Их не было у меня.
Когда Глазкова ушла, я позвал Ляльку:
– Запиши. Передашь в рабочую группу УК. Диктую: "Изнасилование без отягчающих обстоятельств - кастрация. Групповое изнасилование - смертная казнь. Изнасилование малолетней - публичная казнь". Записала? Иди.
Лялька закрыла блокнот, забрала дело и сказала с порога, совсем другим тоном, благожелательно-восхищенным:
– А к вам опять дама.
– Кто такая? По какому вопросу?
– Сейчас доложу.
Вышла, вернулась без бумаг, торжественно, не закрывая за собой двери, провозгласила:
– Княгиня Щербатова, урожденная Лиговская. По личному вопросу.
– Проси!
– я только руками развел.
И входит действительно Дама - высокая,
Красивой походкой - вся как натянутая струна - идет к столу, откидывает вуаль, снимает шляпку и кладет на стол. И где теперь его искать, мой стол?
Я придвигаю даме стул и не могу удержаться от улыбки...
...Эта встреча мне хорошо запомнилась. Она произошла на Рынке. В рядах, где крестьяне торговали яйцом и птицей.
Дама стояла у прилавка и, откинув с лица вуаль, приценивалась к бойкому разноцветному петушку:
– Худенький он у вас, милейший. Сбросьте какую-нибудь малость.
– Ты не гляди, что он малой да худощавый, - не уступал хозяин - хитрый мужичок.
– Он, знаешь, зато какой ебкий!
Дама едва не села, но удержалась на ногах.
– Милый мой, я совсем его не для этого беру.
– Не! В суп не дам. Только на племя.
– И мужичок, сам похожий на своего петушка - задиристый, жилистый - потянул его за тесемку, привязанную к лапке.
Дама пошла дальше по рядам, искать другого петушка, скажем, более упитанного.
Эта милая сцена вспомнилась мне сейчас, и как-то стало немного светлее на душе, почерневшей от разговора с несчастной Глазковой.
– Меня зовут Мария Алексеевна, - представилась дама, - но можете называть меня просто княгиней.
– Слушаю вас.
– Я старался догадаться, что за дело могло привести ее ко мне - дама выглядела спокойной и не была похожа на человека, пришедшего со своей бедой.
Лялька вкатила сервировочный столик, обратилась к посетительнице:
– Что вы предпочитаете, сударыня, чай, кофе, рюмочку?
– Вы очень любезны, милочка, - отозвалась дама.
– Рюмочку с кофе, это не трудно?
– Это приятно, - улыбнулась Лялька.
Когда, накрыв угловой столик под рыцарем, она вышла в приемную, дама доверительно шепнула мне:
– Эта очаровашечка, похоже, влюблена в вас.
– Эти очаровашечки, в их возрасте, всегда в кого-нибудь влюблены, отмахнулся я, догадываясь, что, несмотря на катастрофическую разницу в летах, княгиня и Лялька нашли уже общий язык. Впрочем, немудрено. Лялька кого хочешь с первых слов обаяет. Ее беззаботное и естественное, как у птички на ветке, очарование действует неотразимо на лиц любой возрастной категории и любого пола: чирикает, головкой вертит, хвостиком трясет, перышки чистит - залюбуешься.
– Напрасно вы так суровы с ее чувствами...
Успела Лялька нажаловаться, излить свою трепетную душу.
– ...Напрасно, - дама с видимым удовольствием сделала глоток из рюмки, промокнула уголок рта салфеткой, взяла в руки кофейную чашку.
– Она не только мила, но и положительно умна.
Это было сказано таким тоном, что у меня тоже не осталось сомнений: так и должно быть - у дурака-начальника умная секретарша. Иначе кто же будет решать вопросы и делать дела? Но я не обиделся, я догадался, что они так хорошо спелись не только благодаря Лялькиному обаянию: старый да малый, вот и все, один уровень подсознания.