Закрытая информация
Шрифт:
И ему опять повезло: отправили в Сочи, потом на самолете перевезли в реабилитационный центр под Москвой.
Допрашивать его приходили люди из прокуратуры, военной разведки. Но что он мог рассказать им о гибели командира и остальных?
И от Бокуна отстали. О нем попросту постарались забыть, как и о «Красной Горке».
Анатолий назвал свою болезнь «эффектом невидимки». Тебя не видят, не слышат, так, словно тебя и нет вовсе. Соседи по палате его не замечали, главврач забывал посмотреть на обходах. Бокун подолгу простаивал у окошка в столовой, ожидая своей порции, пока повариха, проворно работая черпаком
Мысль о том, что теперь придется вернуться домой, ни разу не пришла в голову Бокуну. Дома о нем тоже забыли, потеряли, как забывают старую, ненужную вещь, заброшенную на антресоли.
И когда пришло время выписываться, оказалось, что ему некуда ехать. Из госпиталя он пошел на вокзал, сел в первую попавшуюся электричку, чтобы через два часа выйти в незнакомом городке между Москвой и Ленинградом.
Полгода Бокун проработал грузчиком. Занятие это оказалось довольно прибыльным, особенно для человека, который мог рассчитывать разве что на пенсию по инвалидности. Анатолий прижился на железнодорожных складах, где рядом с бетонной глыбой вокзала за невысоким забором стоял длинный, выложенный красным кирпичом сарай.
В будке жили «железнодорожники» – каста, находящаяся на три ступеньки выше обыкновенных бомжей. У них было свое жилье, постоянная работа, чем ныне в городе мог похвастаться далеко не каждый.
Разгружать приходилось все, от угля до финских холодильников. Но обитатели зеленого фургона могли по праву считать себя специалистами узкого профиля, предпочитая спирт и его производные. Склады представляли собой что-то вроде перевалочной базы, на которой поставщики из-за рубежа сбрасывали алкоголь. Отсюда «огненная вода» распределялась по столице и Подмосковью.
«Тиры», груженные сорокалитровыми бочками со спиртом для подпольных разливочных заводиков, шли за город на авиационные склады.
От перекатывания бочек с фур в ангары к утру переставала разгибаться спина, а холод от бетонного пола пробирал насквозь. К тому же в такие дни «железнодорожникам» почти ничего не перепадало.
Другое дело, когда приходила партия шампанского или водки. Обычно это были вагоны. Их разгружали на складе рядом с вокзалом, выстроившись в живую цепочку: два человека внутри вагона, двое под навесом и еще двое – на складе. Картонные ящики с бутылками передавались из рук в руки. Иногда бутылки бились, отчего приходилось поддерживать намокшее дно. В воздухе стоял приторный запах муската и водки, а содержимое разбитых бутылок текло по рукам, пьянило до одури.
Как только начальство начинало замачивать с представителями таможни снятие пломб с груза, грузчики по одному перебирались в глубь вагона и там переливали в пустые пластмассовые бутылки «некондиционные» остатки. На какое-то время разгрузка прекращалась, но потом снова шла своим чередом, под громкий смех и шутки заметно повеселевших «железнодорожников».
Тогда-то Бокун впервые и увидел Спыхальского, хозяина одной из фирм, ввозивших в Россию алкоголь. Поляк отличался от остальных фирмачей умением хорошо одеваться, но при этом оставаться нарочито простым.
Анатолию Анджей показался хитрым, но не жадным.
Спыхальский тоже заметил новенького и какое-то время приглядывался к нему, имея на Бокуна определенные виды.
Однажды после удачно проведенного дела Спыхальский заглянул во времянку к грузчикам, чтобы «пообщаться с народом». Народ, как обычно, пил. Хозяин презентовал ящик водки по случаю праздника и уже собирался уходить, но услышал, как бригадир, мужчина лет под сорок, с тщательно зализанными назад волосами, под которыми предательски поблескивала плешь, взахлеб рассказывал полупридуманную-полуреальную историю Анатолия Бокуна.
– Я тебе говорю, – обращаясь неизвестно к кому, мусоля в толстых, с пожелтевшими ногтями пальцах огурец, кричал он, – голыми руками сотню уложил, не меньше. Весь Кавказ на уши поставил.
– Это кто? – Анджей остановился у порога.
– Новенький наш, Толик!
– Если он такой герой, – спросил Спыхальский, – чего же в грузчики подался?
– Предали их! – уверенно, с внезапной ненавистью прохрипел бригадир. – Заплатили кому-то наверху, весь их взвод и положили. Он потом собирался найти того гада, который их продал. Даже из госпиталя сбежал.
– И что?
– А ничего, – по щекам бригадира покатились слезы. – Продали Россию!
Спыхальский ни о чем больше не спрашивал и поспешил уйти, боясь, что и ему придется выпить за Россию. А через какое-то время Анджей позвал к себе Бокуна и, отведя в сторону, предложил стать своим телохранителем. Анатолий согласился. Он исчез из общины грузчиков так же неожиданно, как и появился там.
Доказывать преданность новым хозяевам пришлось не на словах, а на деле. Анджей Спыхальский оказался трусоватым типом и перестраховщиком. Всю грязную работу он стремился перекладывать на плечи других. А грязи вокруг его бизнеса было, как навоза вокруг колхозного свинарника.
Внешне предприятие поляка выглядело очень даже респектабельно. Фирма осуществляла оптовые поставки продовольствия в Россию. Ее название мелькало в списках спонсоров, жертвовавших приличные суммы на содержание детских домов и организацию благотворительных обедов для малоимущих.
Бокун корчился от смеха, когда рьяный католик выстаивал службу в православном храме, а потом замаливал грехи перед иконой Божьей Матери Ченстоховской, Королевы Польши. Ее образок был закреплен на приборной панели личного автомобиля поляка. Выйдя из церкви, очумевший от ладана и непонятного пения на старославянском, Спыхальский прямо в машине начинал читать молитвы, фанатично таращась на скорбный лик Богоматери, укоряюще взирающей на прохиндейское чадо. Насиловал свою совесть пан Анджей только потому, что среди высокопоставленных московских чиновников посещение богослужений вошло в моду и стало обязательным ритуалом, как когда-то стояние с красными бантами на трибунах перед ликующими колоннами.
Когда новый босс Анатолия шептался с дородными дядьками, державшими мерцающие восковые свечи, или, расстегнув кожаное портмоне, доставал купюры, чтобы пожертвовать на нужды церкви, Бокун рассматривал иконы. Душу бывшего офицера спецподразделения «Кречет» образы мучеников, праведников, страдальцев за веру абсолютно не трогали. Она оставалась спокойной, как болотистое лесное озерцо, зарастающее тиной.
В роли «шестерки», годной лишь на то, чтобы прикрывать спину хозяина да тащить его на себе из борделя, Бокун пробыл недолго. Подвернулся удобный случай показать, чего стоит профессионал высшей пробы.