Заложник №1
Шрифт:
«Глупец, – подумал Джафар. – Такую боль можно терпеть, а когда боль можно терпеть, она даже доставляет удовольствие. Боль доставляет удовольствие». Поднявшись на ноги, он взглянул на своего мучителя и улыбнулся, не подозревая, какую реакцию может вызвать эта улыбка.
Сначала улыбка Джафара озадачила Молланто, а потом привела в ярость. Отбросив в сторону газету и уже не сдерживая себя, полицейский ударил ногой Джафару в промежность. Джафар закричал и скрючился от боли, и в этот момент Молланто ударил его коленом в лицо, разбив при этом нос и рот, и раскрошив зубы, а вместе с ними и маленькую серебряную ампулу.
Когда через несколько минут открылась дверь камеры, Молланто и Джафар представляли собой живописную картину. Молланто
– Что тут… – начал было спрашивать Вертер, но сразу понял, что произошло. Этому уроду было приказано стеречь араба, а он посчитал, что сможет… Боже мой! Оттолкнув полицейского в сторону, Вертер наклонился над телом Джафара. – Что с ним? Похоже, он мертв.
Мельник опустился на колени рядом с телом и положил пальцы на запястье Джафара.
– Пульса нет, – сказал он.
Вертер тоже опустился на колени и приложил ухо к груди Джафара. Сердце не билось, легкие не дышали. Тогда Вертер решил сделать ему искусственное дыхание. Но вдруг резко отпрянул.
– Что такое? – спросил Мельник, но, увидев реакцию Вертера, нагнулся к лицу Джафара и уловил слабый запах. Он посмотрел на безнадежно мертвого Джафара, потом на звероподобного полицейского и печально покачал головой.
– Сволочь, – сказал Мельник.
56
Родным языком Мельника был иврит. Он не любил идиш, считая, что в идише беззастенчиво используется алфавит иврита, а сам по себе язык представляет из себя пародию на немецкий и польский. Но идиш дал рождение такому исключительно полезному слову, как «сволочь».
Мельник снова с горечью произнес это слово. Оно касалось всех американцев, которые были ничуть не лучше этого тупицы полицейского, решившего разыграть из себя героя. Сволочь. Этому идиоту никогда не пришло бы в голову, что он не умеет допрашивать, что невозможно силой выбить из допрашиваемого какую-то тайну, если к началу допроса тебе неизвестна хотя бы небольшая часть этой тайны; что другие люди могли бы выполнить эту работу гораздо лучше него, или что у Джафара во рту может быть ампула с ядом.
Мельник пожал плечами. Ладно, пусть будет, что будет. Как бы то ни было, Вертер более виноват, чем этот полицейский. Надо знать людей, с которыми имеешь дело, а своих союзников надо знать даже лучше, чем врагов. Вертер должен был знать, что полицейский из маленького американского городка может быть безнадежно глуп и что эта глупость может быть опасна.
Но разве это не относится к нему самому? Мельник понимал, что именно об этом и сожалеет. Предполагалось, что он является крупным экспертом по международному терроризму, и он должен был предвидеть возможность того, что у Джафара окажется ампула с ядом. Он должен был почувствовать, что этот тупица полицейский может не справиться с порученной ему задачей. Надо было сразу начинать допрос, вместо того, чтобы шарить в пустом доме и чувствовать себя виноватым.
Сволочь.
Они возвращались к тому, с чего начали. Сидя в самолете, летевшем в Нью-Йорк, Мельник смотрел вниз, на квадратики фермерских полей. Начиная дремать, он представил себе, что внизу под ним находится шахматная доска, а квадратики полей являются клетками, через которые ему приходится перескакивать. А там, вдалеке, на самой последней клетке, слегка скрытая облаками, стояла и терпеливо ждала Лори Вертер.
Он заморгал глазами, отгоняя видение. Нет, так не должно быть. Мельник вспомнил о тех днях после смерти его отца. Он прибыл домой из Англии так быстро, как только смог, но из-за войны эта поездка заняла у него несколько дней. И когда он наконец добрался до дому, то застал убитую горем мать, лежащую на диване в окружении друзей и соседей. Никогда он не видел такого горя. Спустя годы ему попались на глаза стихи Эдгара По, и он вспомнил глаза матери, как она смотрела на него, не в силах сдержать слезы.
Он был напуган. Мельник ненавидел это слово, но был достаточно честен сам с собой, чтобы употребить именно его. Он боялся, что перестанет быть сильным, а любовь как раз и была той слабостью, которая пугала его. Он взял себя в руки, и страх ушел, а его место заняла неизбежная печаль. Она надвинулась неумолимо, ведь чего стоит жизнь без любви?
Под монотонный шум двигателей Мельник задремал. Тело его расслабилось, стиснутые кулаки разжались, и он погрузился в призрачный мир. В вихре облаков он увидел лицо. Неясное видение неслось рядом с самолетом, «… а эта девушка мечтала об одном, чтобы любить и быть любимой мною». Он улыбнулся во сне. Глаза его оставались закрытыми, но мысли медленно возвращались к действительности. Все началось с чистого секса, этого жуткого желания, охватившего их обоих. Даже сейчас он чувствовал это желание, хотя уже понял, что оно переросло в нечто большее. Может ли он действительно влюбиться в Лори?
Мельник открыл глаза, окончательно проснувшись, и увидел, что сидящий в соседнем кресле человек удивленно смотрит на него. Чарльз Вертер. Боже, что за ужасный мир.
57
– Эй! Есть кто-нибудь дома?
Лори вошла в квартиру, сбросила туфли и повесила на вешалку жакет. Отхлебнув апельсинового сока из бутылки, стоявшей в холодильнике, она прослушала автоответчик. Третьим по счету было сообщение от Чарли:
«Мотаюсь уже полтора дня, дорогая. Ты не поверишь, но я звоню из Канзаса. Никаких вопросов, мы будем дома поздно вечером. Чао».
Голос у него был усталым. Бедный Чарли. Но что его занесло в Канзас?
«Он сказал „мы“, – подумала Лори и заглянула в холодильник. – Наверное, вместе с ним приедет Дэвид». Она отодвинула в сторону тарелку с остатками спаржи и стала искать, чего бы поесть. Ощущение голода внезапно вызвало в ее воображении образ обнаженного Дэвида, и она рассмеялась своему безрассудству. Сглотнув слюну, Лори облизнула губы и вспомнила то чувство, которое испытывала, когда целовала Дэвида, а потом ее губы скользили все ниже и ниже по его телу.
Лори закрыла дверцу и прислонилась к холодильнику. Что с ней происходит? Только не надо паниковать. Лори закрыла глаза, глубоко вздохнула. А что она может поделать? Она улыбнулась и начала что-то напевать. Снова открыв холодильник, Лори достала спаржу, яйца, масло и поставила на огонь кофейник.
Все началось с его экзотически безволосого тела, с ее неверия и любопытства, желания дотронуться до него. Но это привело к тому, что он сам дотронулся до нее, и это прикосновение было совсем иным, она почувствовала, что никогда раньше не испытывала такого. Это прикосновение воспламенило ее тело, и она потеряла голову. И теперь, вспоминая об этом, она чувствовала, что дрожит.