Заложник
Шрифт:
— Именно, — кивнул Грин. — И поэтому сейчас самое время залечь на дно, чтобы ограничить распространение информации как можно меньшим числом людей.
— И я, насколько понимаю, в это число не вхожу?
Брюс не выдержал. К черту дипломатичность, если от нее нет никакого толку.
— Не стоит горячиться понапрасну, — успокоил его Грин. — Разумеется, мы будем привлекать к сотрудничеству и ФБР, но лишь в том объеме, в котором это необходимо.
Брюс опешил. Итак, их держат за маленьких детей, которые должны играть в песочнице под надзором взрослых.
Грин
— Я дам вам то, что вы просите. Но шведам — ни слова. Они должны получать информацию только от нас. Договорились?
Брюс кивнул.
— «Коттедж Теннисона» — одно из самых молодых учреждений такого типа. Эксплуатируется не больше трех лет. Заключенных там немного, и расширения не планируется. Большинство попало туда за действительно тяжкие преступления. Парни, скажем так, с самым высоким ай-кью из тех, кому нам когда-либо доводилось развязывать языки.
Развязывать языки…
Брюс понимал, что значат эти слова, и они ему не нравились. Пытки — достояние исторического прошлого, им нет места в современном мире. Кроме того, они бесполезны. Разве можно доверять информации, добытой при помощи электрошока? Конечно, говорить обо всем этом Брюс не стал. Иначе встреча закончилась бы, не успев начаться.
— Не то чтобы это один из наших главных объектов такого рода, — продолжал Грин, — но он выполняет свои задачи, и не без успеха. В «коттедже Теннисона» около полусотни заключенных. За один раз туда поступает не более пятнадцати человек, и никто из них не задерживается там дольше шести месяцев. Мы ограничиваем ротацию.
— То есть из них выжимают необходимые сведения и препровождают дальше? — подытожил Брюс.
— Так было задумано изначально, и это работает. Из каждой полусотни человек около сорока пяти направляются в места постоянного заключения. Большинство прибывших из Пакистана передаются в руки наших пакистанских коллег. То, что происходит в «коттедже Теннисона», по большому счету малоинтересно. Скажу только, что после возвращения оттуда преступники плохо помнят, что с ними там делали.
Брюс старался выглядеть невозмутимым. Он достаточно долго общался с сотрудниками ЦРУ, чтобы знать, что далеко не все они разделяли точку зрения Грина относительно методов ведения войны с терроризмом. Поэтому встречи с персонажами типа того, что сидел сейчас напротив, всегда обескураживали Брюса. Не только американское правительство допускало пытки подозреваемых в самом страшном из преступлений. В демократических странах Европы и всего мира в последнее время находилось все больше сторонников подобных изуверских приемов.
— Но какая-то их часть все-таки выходит на свободу? — спросил Брюс.
— Очень незначительная, — ответил Грин. — Если быть точным, на сегодняшний день таких случаев только два.
— Однако вы сейчас сказали, что из пятидесяти заключенных лишь сорок пять переводятся в другие тюрьмы?
Грин молчал, играя авторучкой.
— Некоторых мы теряем, — признался он наконец. — Совершенно непреднамеренно, уверяю вас.
Грин продолжал крутить пальцами авторучку. Такое впечатление, что он не мог сидеть без дела. Говорил он так, будто выплевывал каждое слово сквозь зубы как что-то ему ненужное.
— А те двое, что были выпущены на свободу, — опять заговорил Брюс, — они смогут что-нибудь рассказать о «коттедже»?
— Один из них уже сделал это. В Интернете есть одна-единственная статья, где встречается название этого учреждения. Журналист вышел на отца одного из тех парней, и тот, конечно, не упустил возможности поплакаться. Имен в статье не упоминается, но мы, конечно, знаем и папу, и сына.
Грин ухмыльнулся, повернувшись к каждому из своих коллег. Те также поочередно оскалились. А что им оставалось? Грин явно не из тех, кому можно отказывать в поддержке, не рискуя карьерой.
— И кто этот человек, с которым беседовал журналист?
Брюс читал эту статью, но уже не помнил деталей.
— Сидел не он, а его сын, — напомнил Грин. — Парень марокканец, приезжал в Пакистан, в лагерь для подготовки боевиков.
— Он как-нибудь связан со Швецией и Келифи?
— Такой информации у нас нет.
Брюс задумался. Захария Келифи тоже из Северной Африки. Хотя, в сущности, это ни о чем не говорит. Келифи алжирец, а этот парень из Марокко. Неудивительно, если они ничего друг о друге не знают.
— Послушайте, — Грин доверительно наклонился через стол, — не мое дело, на что вы тратите свое рабочее время. Но будь я на вашем месте, раз и навсегда отказался бы от затеи найти связь между «коттеджем Теннисона» и Захарией Келифи. Ваш алжирец не из тех, кто туда попадает. То же касается и его знакомых и родственников. Оба пункта совершенно не соотносятся друг с другом.
— Тем не менее интересно, что террористы упомянули такое малоизвестное место.
— Именно, — согласился Грин. — В этом направлении, уж поверьте, ведется активная работа. И она не так уж безнадежна, если учесть, что людей, способных поднять эту тему, очень и очень немного.
— Интересная, должно быть, была статья, — усмехнулся Брюс. — И чертовски эмоциональная.
Грин покачал головой:
— А вы ее читали? «Коттедж Теннисона» упомянут в ней лишь вскользь. Этот идиот-журналист так и не понял, какая рыба висела у него на крючке.
Брюс кивнул, согласившись с Грином. У него создалось такое же впечатление. Название «коттедж Теннисона» и вправду встречалось в тексте, но не более. Этого явно недостаточно, чтобы спровоцировать такую заваруху. Поэтому, вполне вероятно, весь цирк затевался только ради Захарии Келифи, а «коттедж» играл роль своего рода острой приправы, на которую был выбран только благодаря этой статье.
— Но мы ведь не знаем, что для террориста важнее — «коттедж Теннисона» или Келифи? — спросил он Грина.