Заложники
Шрифт:
«Да это же мой брат!» — едва не вскрикнул Юркус. Глядя на приближающуюся странную фигуру, он стоял окаменев, не в силах вымолвить ни слова. Струйки пота текли по лицу, но Юркус не чувствовал этого, не слышал он и слов очередного оратора.
Седой брат уже проталкивался сквозь толпу, приближаясь к могиле.
«Неужели он хочет встать рядом со мной?» — подумал Витаутас Юркус и посмотрел на брата с такой злобой, что тот остановился, словно наткнувшись на невидимую стену. Затем, опасливо поглядывая на рослую фигуру младшего брата, Пранас стал выбираться из толпы.
Поодаль, где не было людей, посреди каменных крестов торчала обломанная сосна. Седой одинокий человек устало прислонился к ней.
Пускай. Кончится наконец эта пытка. И брат хоть несколько лет поживет при свете дня.
Заиграл оркестр, мужчины стали опускать гроб в могилу. Могильщик вытащил веревки и поплевал на ладони. Витаутас Юркус наклонился. Три горсти прохладного желтого песка громыхнули по крышке гроба. Все засуетились, толпа перемешалась: одни проталкивались к яме, другие отходили от нее. На помощь могильщику поспешили соседи отца.
Только теперь, прислушавшись к скрежету заступов и шуршанию падающей земли, Витаутас Юркус понял, какая пустота образовалась в его жизни. Это была скорее не боль, а мучительное осознание того, что вместе с родителями он похоронил и лучшую часть своей жизни, которую осеняла их любовь. За родителями последуют друзья, знакомые. Инфаркт, рак, автоаварии… Не успел собрать вокруг себя близких, как уже начинаешь их терять.
Люди клали на свежий бугорок венки. Пестрели слова на красных и черных лентах. От осенних цветов веяло чем-то нежным.
Прощаясь с покойным, одни опускались на колени для молитвы, другие просто стояли молча. Потом все стали расходиться. Витаутас Юркус сам не заметил, как остался один. Огляделся, поискал брата. Его уже не было у сломанной сосны. По улочке за каменной оградой удалялись люди. Вдруг там мелькнет белая голова? Может, истосковавшись по людям, его брат смешался с толпой? Пускай делает что хочет. Витаутас Юркус предлагал ему иной путь, но Пранас Юркус не послушался его, решил жить по-своему, пускай теперь сам все и решает.
Витаутас не испытывал к своему брату ни жалости, ни сочувствия, словно отъезд из родного городка перерубил родственные узы, соединявшие их в одну семью. Из всех этих душевных связей осталось лишь труднообъяснимое, неопределенное чувство долга. Вот, пожалуй, и все.
«Почему брата не хватил инфаркт?» — мелькнула мысль, потрясая Юркуса своей мрачностью.
Идти домой не хотелось. Юркус постоял у могильного холмика, потом долго блуждал по кладбищу, читая надписи на памятниках. Мужчины, женщины, дети… Умершие своей смертью и трагически погибшие… Знакомые и незнакомые… В памяти изредка всплывали их лица, жуткие события, происходившие в этих местах. Живая история минувших лет была записана на этих камнях.
Задумавшись, Витаутас Юркус побрел к покосившейся калитке кладбища. После этой прогулки по царству мертвых он сам себе показался меньше, потускнел блеск его поста, и появление брата-призрака перед людьми уже не так сильно возмущало его. Словно только теперь он почувствовал, что река времени и его — можно сказать, еще молодого и сильного — несет в том же самом направлении, в котором четыре молодца унесли на своих плечах старого отца.
Юркус притащился домой. Приехавшая из деревни тетя готовила обед. Пахло жирными щами. За столом в ожидании угощения родственники толковали о всякой чепухе. Брата среди них не было. Неужто снова забрался в тайник? С кладбища он исчез незаметно, словно испарился.
Витаутас Юркус угрюмо сел за стол.
Когда наконец разбрелись с поминок родственники, Витаутас Юркус закрыл на засов дверь и постучался в стену тайника. Никто не ответил. Тогда он, посветив фонариком, открыл тайный лаз и забрался в тайник сам. Жилище брата пустовало. Тревога снова сжала сердце Витаутаса Юркуса. Куда же, в конце концов, делся брат? Раньше он любил отдыхать в сене над хлевом. Может, он там?
К хлеву притулился маленький сарай. Из него можно было подняться на чердак хлева. Открыв дверь сарая, Юркус наткнулся взглядом на болтающиеся в воздухе ноги. В ужасе он поднял глаза. Со стропилины свисала веревка. Длинные седые космы, свисавшие со лба, скрывали лицо брата.
Юркус ахнул и попятился. Захлопнув дверь, бегом пустился по двору. Под старыми липами стояла его голубая «Волга». Вскочив в машину, он торопливо завел мотор. Казалось, за ним кто-то гонится. Еще раз оглянувшись на дверь сарая, Витаутас Юркус включил передачу. Машина с ревом выскочила в переулок.
Юркус вылетел на Вильнюсское шоссе. Он сам не осознавал, куда едет. Только бы подальше от этой жуткой картины! Подальше от дома, в каждом углу которого притаилась смерть!
«Волга» неслась по извилистому шоссе, взлетая на поросшие соснами пригорки. Юркусу казалось, что он едет слишком медленно, что на такой скорости он не сможет оторваться от страшной картины, которая гонится за ним по пятам. Но когда на крутом повороте его едва не занесло в кювет, Юркус сбросил скорость. От одной смерти бежать к другой? Нет, рано ему умирать. Он-то ведь жил, не прячась от солнца, хмелея от настоящей работы, все уважали его, доверяли ему. Каждый день приносил ему радость и удовлетворение. Стоит ли бежать сломя голову? Все равно ведь придется вернуться. Люди найдут брата, и тогда понадобится все им объяснить. Вызовут, допросят. Не лучше ли самому все уладить? На кладбище брата не узнали. Никто еще не знает, что он покончил с собой. Если его похоронить ночью в саду под яблоней, тайна семьи Юркусов так и останется нераскрытой. Снова можно будет спокойно жить и работать.
Машина стала сбавлять скорость. Маневрируя на узком шоссе, Витаутас Юркус развернулся. «Волга» цвета безоблачного неба помчалась назад.
Перевод В. Чепайтиса.
ДО ГРОБОВОЙ ДОСКИ
Еще никогда Римас Печюра не чувствовал себя такой важной и значительной персоной, как в тот день, когда по указанию волостного начальства отправлялся в глубинку, в село Насренай, на торжественный вечер, посвященный семидесятилетию Иосифа Виссарионовича Сталина. Его вез специально присланный за ним колхозник. В задке саней для него была установлена скамеечка с мягким верхом, покрытым пестрой тканью. «Везут как большого начальника, как комиссара», — мысленно гордился собою Римас Печюра. К этому как-то невольно примешивалось старое и неуместное — «как ксендза-настоятеля», но парень сердито отбросил прочь это инородное сравнение. Важничал человек, однако этому удивляться не следовало: как-никак, а было Римасу Печюре всего лишь двадцать и особыми почестями он не был избалован. Просто успел насмотреться, как ведут себя разные высокие лица, и с удовольствием подражал им. Даже с возницей говорил подчеркнуто важно, не торопясь, солидным баском.