Заложники
Шрифт:
Поначалу соседки, слушая эти рассказы, приходили в расстройство, а кое-кто смахивал украдкой слезу. Но со временем привыкли и поддакивали понимающе, а некоторые даже игриво подмигивали Тересе.
Девушка же каждый раз вздрагивала, как от удара. Ведь получалось, что Клявис в глазах несчастной женщины был ее мужем, а те двое внучат — их с Клявисом дети. Тересе вздрагивала от этих странных тихих слов. Она тоже мечтала о такой жизни, правда, не могла наперед представить столь отчетливо ее контуры. Эти рассказы все глубже западали в душу девушки, и когда она возвращалась домой, ее
Мать девушки поначалу не сердилась на дочь за ее долгие отлучки — в конце концов вся деревня сочувствовала несчастной вдове. Но со временем она стала бранить ее. В доме нужна была помощница, а Тересе с утра до вечера пропадала у соседки. Не по душе пришлись старой Жвингилене и пересуды о мнимом родстве ее дочки с Ясутене, о каких-то внуках.
— У одной мозги набекрень, так она и другую дурачит, — негодовала мать, когда дочка исчезала из дома.
Однажды, не дождавшись дочери, Жвингилене сунула ноги в клумпы и отправилась к соседке.
Вдова сидела на своем обычном месте, у печки и крутила веретено. Льняная кудель, пришпиленная к веретену, казалось, таяла на глазах и тонким ручейком струилась сквозь мелькающие пальцы пряхи. В деревне ей не было равных — такой искусной мастерицей слыла Ясутене. Полюбовавшись работой соседки, Жвингилене покосилась на дочь. Та хлопотала у стола, заваленного лоскутами пестрого ситца, увлеченно кроила что-то, не обращая на мать никакого внимания.
Неожиданно Жвингилене вздрогнула: она увидела, что Тересе шьет детское платьице. «Этого еще не хватало, — встревоженно подумала мать. — Похоже, девчонка совсем тронулась». И Жвингилене в сердцах топнула ногой, что было у нее признаком сильнейшего негодования. Однако ни Ясутене, ни Тересе не испугались и не прекратили работу. Вдова поглядела поверх веретена в окно и ровным голосом сказала:
— Зима на дворе, а снега еще нет. Когда же ребятишкам на санках покататься? Ведь они так любят это занятие. Красивые санки смастерил им Клявис! Намедни он их нам с Тересе показывал.
— Да очнись ты наконец, Ясутене, — сердито оборвала тихий рассказ вдовы Жвингилене. — Твой Клявис давно лежит в сырой земле. Протри глаза и не морочь голову моей дочери!
Вдова обычно не обращала внимания на слова посторонних и продолжала говорить свое, но на этот раз замолчала. Сощурив вспыхнувшие злым блеском глаза, она в упор посмотрела на гостью.
— Клявис вернется в субботу. Мы с невесткой присматриваем за детьми. Для двоих тут работы всего ничего, — негромко, но с дрожью в голосе пояснила она.
Тем временем Жвингилене разъярялась все больше, лицо ее налилось кровью, она не могла устоять на месте и, стуча деревянными башмаками, переминалась с ноги на ногу.
— Покажи мне этих детей! — оскалилась старостиха, подаваясь вперед и приблизив к вдове широкое курносое лицо. — Хватит сказок! Твоего Клявиса похоронили, а его дети никогда не рождались!
Ясутене почувствовала острую, режущую боль под ложечкой. Охнув, она
— Ты что же, хочешь погубить моего сына и внуков?! — закричала она.
Воздев кулаки, несчастная женщина кинулась на Жвингилене, однако, зацепившись за веретено, рухнула на пол. По телу ее пробежала судорога. Неожиданно смолк крик, от которого только что звенело в ушах. В комнате воцарилась напряженная тишина.
Взбешенная Жвингилене, как бы защищаясь, тыкала рукой туда, где лежала соседка.
— Мама, уйди! — донесся срывающийся тонкий голос из угла комнаты. Тересе стояла возле стола, прижимая к груди пестрое детское платьице. — Мама, уходи! — повторила она еще раз.
Шипя, как рассерженная кошка, Жвингилене осторожно перешагнула через руку распростертой на полу вдовы и пошла к выходу. В дверях остановилась и обернулась — ей показалось подозрительным молчание Ясутене. Женщина не подавала признаков жизни — видимая часть ее лица была белой как мел.
Жвингилене нащупала дверную ручку и шагнула через порог. Налетевший порыв ветра со стуком захлопнул дверь. Что-то на кухне сорвалось со стены на пол.
Ничто больше не нарушало мертвую тишину избы.
Спустя три дня на погосте рядом с Клявисом похоронили и его мать, Ону Ясутене. Пришлось переставить небольшой деревянный крест так, чтобы он был общим для двух могил.
Откуда-то объявился дальний родственник, который увел с собой корову. Вскоре обвалилась изба, а за ней сам собой со временем рухнул и хлев.
После войны на том месте, где была усадьба Ясутисов, лежали лишь валуны, на которых стояла изба, по весне цвели две старые яблони с обломанными ветками да тихо с траурным спокойствием шелестела ветвями высокая липа.
В примыкающих к лесу полях появились однажды мелиораторы и сровняли все с землей, оставив невредимой одну только липу. Ни у кого не поднялась рука на такую красавицу.
В первые послевоенные годы пришла в упадок и усадьба Жвингиласов. Их дочка Тересе прислала с Алтая несколько писем, а вскоре появилась в родных местах и сама. Это была коренастая, уже начинающая стареть женщина. В волосах ее сверкали первые седые пряди. Она приехала без мужа, но с двумя ребятишками. Ее сыновья-близнецы были, по словам Тересе, родными внуками покойной Ясутене. В день приезда все трое отправились к высокой липе и долго сидели в прохладной тени дерева, тесно прижавшись друг к другу.
Перевод Е. Йонайтене.
СЕДОЙ БРАТ
Телеграмма была короткой: ЧЕТЫРНАДЦАТОГО СЕНТЯБРЯ УМЕР ВАШ ОТЕЦ, ПРИЕЗЖАЙТЕ. СОСЕДИ. Витаутас Юркус прочитал последнее слово, и рука с голубым листком бессильно опустилась на стол. Не боль даже, досадливая тревога, жаром обдавшая все тело, просто подкосила его. Он тупо уставился на зеленоватую стену кабинета, а в голове вертелась одна и та же мысль: что теперь будет с братом?