Заложники
Шрифт:
Гэн решил самостоятельно продолжить поиски нового аккомпаниатора. Никаких особых лингвистических ухищрений от него не требовалось, потому что фортепиано на большинстве языков так и оставалось фортепиано. Конечно, его миссия была бы более успешной, если бы Роксана Косс ему немного помогла, хотя бы жестами, но она стояла с господином Осокавой у окна и смотрела в туманную пустоту, которая за ним разворачивалась.
– Вы играете? – спросил Гэн у русских, которые курили в столовой. Они посмотрели на него сквозь клубы дыма, а затем замотали головами.
– Господи! – воскликнул Виктор Федоров, прижимая руку к сердцу. – Вот, оказывается, чему надо было учиться! Скажите Красному Кресту, чтобы он прислал сюда учителя, и ради нее я тут же научусь играть! – Остальные русские засмеялись и бросили свои карты.
– Фортепиано? – спрашивал Гэн в следующей группе. Он последовательно обходил всех гостей и задавал им один и тот же вопрос. При этом он пропускал террористов, предполагая, что вряд ли в джунглях они могли брать уроки игры на фортепиано. Гэн вообразил себе ящериц, шмыгающих по педалям, сырость, пропитывающую клавиатуру, ползучие растения, упорно пробивающие себе дорогу под тяжелыми деревянными ножками. Испанец Мануэль Флорес, француз Этьен Буайе и аргентинец Алехандро Ривас сказали, что они умеют немного играть, но не знают нот. Андреас Эпиктетус сказал, что неплохо играл в молодости, но уже много лет не садился за инструмент.
– Каждый день моя матушка заставляла меня играть, и в тот день, когда я уезжал из дома, то сложил все ноты на заднем дворе и сжег, мы смотрели на огонь вместе. С тех пор я не прикасался к клавишам.
Все остальные сказали: нет, они не играют. Люди начали вспоминать истории, как они сами брали по паре уроков или приглашали учителей к своим детям. По всей комнате шелестели слова «пианино», «рояль», «фортепиано». Гэн подумал, что никогда еще в заложниках не оказывалась столь некультурная группа людей, причем самого себя он тоже включил в это число. Чем они занимались все эти годы, что даже не озаботились освоить столь важный инструмент? На самом деле все они очень хотели играть, если уж не в прошлом, то сейчас точно. Чтобы иметь возможность играть для Роксаны Косс.
И вдруг Тецуа Като, вице-президент компании «Нансей», которого Гэн знал многие годы, улыбнулся и молча подошел к «Стейнвею». Это был худощавый человек пятидесяти с небольшим лет, с чуть тронутыми сединой волосами и, по наблюдениям Гэна, чрезвычайно молчаливый. Он имел репутацию очень хорошего математика. Рукава своего смокинга он закатал до локтей, а сам смокинг был слишком длинен, но он уселся на табурет весьма торжественно. Все в комнате наблюдали, как он поднимает крышку фортепиано, легко пробегает пальцами по клавишам, как будто утешает их. Некоторые все еще продолжали болтовню, из столовой раздавались громкие голоса русских. Затем, не обращаясь ни к кому с просьбой о внимании, Тецуа Като начал играть. Он начал с ноктюрна Шопена, сочинение 9 фа-диез-мажор, номер 2. Это произведение чаще всего звучало у него в голове с тех пор, как он приехал в эту страну. То самое произведение, которое он выстукивал на кромке обеденного стола, когда никто за ним не наблюдал. Дома он смотрел в ноты и сам себе переворачивал страницы. Теперь он был уверен, что играет правильно. Он как будто видел ноты перед собой и читал их с безошибочной точностью. Сердцем он никогда не чувствовал себя ближе к Шопену, которого любил, как отца. Какое странное ощущение возникало у него в пальцах после двух недель, проведенных без игры, как будто кожа на руках стала совсем новой. Он слышал едва уловимый стук своих ногтей по клавишам. Две недели – это слишком долго. Покрытые войлоком молоточки мягко постукивали по струнам, и музыка, даже для тех, кто никогда не слышал этого произведения раньше, была похожа на воспоминание. И террористы и заложники – все повернули головы в его сторону и слушали. И ощущали громадное облегчение. В руках Тецуа Като была какая-то деликатность, как будто они просто отдыхали сперва на одном месте клавиатуры, потом на другом. Потом внезапно его правая рука стремительно замутила ноты, как воду, и звук получился такой легкий и высокий, что у всех возник соблазн заглянуть под крышку в поисках колокольчиков. Като закрыл глаза и представил себе, что он дома, играет на своем собственном рояле. Его жена спит, дети – два неженатых сына, все еще живущие вместе с ним, – тоже спят. Потому что для них игра Като стала привычной, как воздух, от которого они полностью зависят, но которого давным-давно не замечают. Сидя теперь за таким громадным инструментом, Като с легкостью представлял себе всех спящими и вкладывал это ощущение в ноктюрн: вот ровное дыхание его сына, вот жена теребит во сне подушку. Всю нежность, которую он к ним испытывал, он вложил теперь в звуки. Он играл так, словно боялся их разбудить. Здесь была и любовь, и одиночество, которое все они испытывали и о котором никто из них не смел говорить. Неужели аккомпаниатор играл так же хорошо? Судить об этом уже было невозможно: его талант казался неосязаемым, он лишь оттенял талант певицы. Но теперь все люди, столпившиеся в гостиной вице-президента, слушали Като с жадностью, и еще ничто в жизни доставляло им такой радости.
Большинство мужчин не были с ним знакомы. У большинства из них до этой самой минуты не отпечаталось даже в памяти, что они его когда-то видели. Поэтому всем начало казаться, что он только что вошел к ним с улицы специально для того, чтобы играть. Но даже сослуживцы, те, кто его знал давно, понятия не имели о том, что он умеет играть, что он продолжает брать уроки и тренируется по часу каждое утро перед уходом на работу. Для Като было очень важным иметь свою особую, тайную жизнь. Но то, что теперь его тайна вышла наружу, уже не казалось ему столь важным.
Вокруг фортепиано собрались все: Роксана Косс и господин Осокава, Гэн и Симон Тибо, священник и вице-президент, Оскар Мендоса и маленький Ишмаэль, Беатрис и Кармен, которая оставила оружие на кухне и теперь стояла вместе со всеми. И все русские тоже были здесь, и немцы, которые только недавно говорили о восстании, и итальянцы, которые плакали, и два грека, которые были старше всех. И парни были здесь: Пако и Ренато, Умберто и Бернардо и все остальные. Террористы стояли угрожающей плотной массой, которая, казалось, размягчалась с каждой нотой. Пришли даже командиры. Пришли все, от первого до последнего, так что в комнате собралось пятьдесят восемь человек, которые, когда Тецуа Като кончил играть и слегка наклонил голову, зааплодировали. Если бы не возникла нужда в пианисте, Като вряд ли сел бы в тот день за инструмент, хотя он все время посматривал на него, как другие мужчины посматривали на дверь. Он никогда не любил привлекать внимание к самому себе, и без игры его бы даже не заметили. Однако нужда возникла, прозвучала специальная просьба, и он выступил вперед.
– Славно, славно, – сказал командир Бенхамин, довольный, что на смену потерянному пианисту появился новый.
– Отлично, – сказал господин Осокава, гордый тем, что так отличился член корпорации «Нансей». Он знал Като двадцать лет. Он знал его жену и имена детей. Как такое могло случиться, что он не подозревал о его увлечении музыкой?
Несколько мгновений в комнате стояла тишина, а потом Кармен, которая совсем недавно стала для всех девочкой, сказала что-то на языке, которого не мог разобрать даже Гэн.
– Бис, – подсказал ей отец Аргуэдас.
– Бис! – повторила она.
Като поклонился Кармен, та улыбнулась ему в ответ. Неужели кто-то по ошибке мог ее принять за мальчика? Даже в кепке она была невероятно хорошенькой. Она знала, что все на нее смотрят, и закрыла глаза, не в состоянии уйти обратно на кухню, чего ей очень хотелось. Она не могла оторваться от закругленного рояльного бока. Когда Като играл, она чувствовала вибрацию струн в своем теле. Кроме того, никто раньше ей не кланялся. Никто не слушал ее просьб. И уж разумеется, никто никогда не играл музыкальных пьес специально для нее.
Като играл еще и еще, пока наконец все в комнате не забыли, что на самом деле мечтают находиться совсем в другом месте. Когда же он наконец закончил и не мог больше бисировать, потому что его руки дрожали от усталости, Роксана Косс пожала ему руку и склонила голову в знак того, что они заключают договор и в дальнейшем она будет петь под его аккомпанемент.
5
Гэн был очень занят. Его услуги постоянно требовались господину Осокаве, который практиковался в языке и хотел знать перевод и произношение очередных десяти слов, чтобы занести их в свою записную книжку. Его услуги постоянно требовались другим заложникам, которые хотели знать, как сказать: «Вы уже закончили читать эту газету?» по-гречески, по-немецки или по-французски, а затем просили, чтобы он прочитал им эту самую газету, если сами они не понимали по-испански. Каждый день его услуги требовались Месснеру в его переговорах. Но чаще всего его услуги требовались командирам, которые ошибочно принимали его за секретаря господина Осокавы, а не за его переводчика и желали сами использовать его в этом качестве. Им очень нравилась сама мысль иметь собственного секретаря, и вскоре они начали будить Гэна посреди ночи, заставляли садиться с карандашом и записывать под диктовку списки своих очередных требований к правительству. Их пожелания казались Гэну весьма расплывчатыми. Если их план заключался в том, чтобы украсть президента и таким путем сбросить правительство, то в таком случае им не следовало беспокоиться о том, что будет дальше. Но теперь они толковали о деньгах для бедных. Выкапывали из памяти все новые имена тех, кто томился в тюрьмах, и список этот, думал Гэн, был поистине неисчерпаем. По ночам в исступленном упоении своей властью и великодушием они требовали свободы для всех. Освобождение политических заключенных казалось им уже недостаточным. Они вспоминали друзей детства, попавших за решетку за угон автомобиля, мелких воришек, кравших кур, знакомых наркокурьеров, которые, по их мнению, были совсем неплохими парнями.
– Не забудь этого, – говорил Альфредо, поощрительно хлопая Гэна по плечу, – ты просто представить себе не можешь, как страдает этот человек.
Изящный почерк Гэна вызывал у них восхищение, а когда в одной из спален они обнаружили пишущую машинку, то были поражены умением Гэна печатать. Иногда в процессе работы командир Гектор вдруг говорил: «По-английски!», а затем Альфредо: «По-португальски!» А потом с восторженным изумлением наблюдали через его плечо, как он печатает на разных языках. Для них он был невероятно привлекательной игрушкой. Иногда поздним вечером Гэн печатал что-нибудь по-шведски без надстрочных знаков – просто для собственного развлечения, хотя с некоторых пор его уже ничего не могло развлечь. Насколько мог судить Гэн, среди заложников были двое людей, не обладавших ни влиянием, ни богатством: он и священник, и только они здесь работали. Разумеется, вице-президент тоже работал, но он это делал по собственной инициативе. По всей вероятности, он считал, что по-прежнему несет ответственность за комфорт своих гостей. Он постоянно занимался тем, что разносил сандвичи и собирал чашки, мыл тарелки и стирал пыль, дважды в день протирал пол в ванных комнатах. С кухонным полотенцем, пришпиленным к талии, он исполнял обязанности обходительного гостиничного служащего. С отменной любезностью он интересовался: «Не хотите ли чаю?» или «Не слишком ли я вас побеспокою, если пройдусь пылесосом под креслом, на котором вы сидите?» Все заложники полюбили Рубена. Они совершенно забыли, что он был вице-президентом страны.