Заметки о Ленине. Сборник
Шрифт:
«Рядом с этим Правительством, — в сущности, простым приказчиком миллиардных „фирм“: Англии и Франции с точки зрения данной войны, — возникло новое…
…..Русский капитал есть лишь отделение всемирной „фирмы“, ворочающей сотнями миллиардов рублей и носящей названия: „Англия и Франция“.»
Здесь даны образы: Англия и Франция — фирмы; Временное правительство — приказчик. Этот образ развернут: Англия и Франция — не только фирмы, но и «миллиардные фирмы», «фирмы ворочающие сотнями миллиардов рублей»; при чем во второй фразе образ дается в сгущенном подчеркнутом виде: «фирмы, носящей название Англия и Франция» — и таким образом слово «фирма» — дает тон, превалирует над второй частью образа; «Англия» и «Франция» — это уже не «фирмы», а только «названия фирм». Эти лексические единства: «фирма», «приказчик» —
Второй словарный прием, который здесь отмечу особо, — это прием лексической конструкции.
Здесь для Ленина характерно употребление единственного числа в собирательном значении (американец вместо американцы, рабочий вместо рабочие). Этот прием делает фразу конкретнее.
«Рабочий говорит» и «рабочие говорят», во втором случае множественное число лишает подлежащее конкретности, вносит в значение оттенок обобщенности, не конкретное множественное число «рабочие», а обобщающее: «рабочий класс».
Между тем «рабочий» — хотя и собирательное, но единственное число делает его конкретным.
Вместе с тем «рабочий говорит» конкретнее и во временном отношении, чем «рабочие говорят».
Второе — общее, оно не имеет в виду настоящий момент (можно заменить его: «в рабочих слоях говорят, утверждают»). Эта конкретность единственного числа позволяет развертывать общие утверждения в форме конкретных сцепок:
Ср.:
«Мира без аннексий и контрибуций нельзя заключить, пока вы не откажетесь от собственных аннексий. Ведь это же смешно, это игра, над этим смеется в Европе каждый рабочий, — он говорит: на словах они красноречивы, призывают народы свергать банкиров, а сами отечественных банкиров посылают в министерство».
Еще яснее этот прием на следующем примере:
«…Американец с точки зрения купца спрашивает: „заплатят или не заплатят“ — и отвечает опять-таки с точки зрения совершенно делового коммерческого расчета: заплатить не из чего. И даже 20 к. за рубль не получишь».
Здесь этот прием усилен еще вводом цифр. Этот ввод примерных цифр также характерный прием лексического упрощения, очень частый у Ленина:
Ср.:
«Вы говорите, что они (рабочие и крестьяне) должны быть равны. Давайте взвесим, рассчитаем. Возьмите 60 крестьян и 10 рабочих. У 60 крестьян есть излишек хлеба. Они ходят оборванные, но у них есть хлеб. Возьмите 10 рабочих. После империалистической войны они оборваны, измучены, у них нет хлеба, топлива, сырья. Фабрики стоят. Что же они равны по-вашему? 60 крестьян имеют право решать, а 10 рабочих должны подчиняться. Великий принцип равенства, единства трудовой демократии и решения большинства!»
Примерные числа вместо простого множественного числа «рабочие» и «крестьяне» — конкретны, потому что уточняют отношение.
Но они конкретнее действительных чисел, потому что большие числа не ощущаются, — и они должны быть упрощены, схематизированы — для того чтобы стать ощутимыми числами с ощутимыми между ними отношениями. В этом отношении любопытно происходящее в массах упрощение денежных чисел. Так, 50 миллиардов будет не только 50 тысяч в разговоре, но и 50 рублей (или 50 копеек). Здесь «миллиард» уже не число, а единица, и чем она проще, тем удобнее. Поэтому 60 крестьян и 10 рабочих удобнее, «конкретнее» чем 60 миллионов крестьян и 10 миллионов рабочих. (Поэтому газетное известие о единичной гибели — конкретнее чем известие о гибели тысяч).
Особенно важно это, конечно, там, где дело идет не об абсолютных числах, а об отношении между ними, о составлении двух величин (притом неточных).
«Демократы цивилизованных стран вооруженные до зубов, боятся однако появления в какой-нибудь стомиллионной свободной республике, в роде Америки, каких-нибудь ста большевиков; это такая зараза. Борьба с сотней выходцев из голодной, разоренной России, которые станут говорить о большевизме, оказывается демократам не под силу».
Речь Ленина — упрощенная, сниженная, вносящая в традицию ораторской речи и политической литературы быт, — и потому необычно динамичная, влияющая, — есть новый этап в революции этих речевых конструкций: отдельные черты ленинского стиля — восходят к особой традиции.
Откуда идет ленинская
57
Ср.: «Социалисты», высказывающиеся против «диктатуры вообще» и душой и телом стоящие «за демократию вообще». Тезисы и доклад о буржуазн. демократ. и дикт. пролетариата. 4.VII–19 г.).
«Свободная торговля хлебом — это значит свобода наживаться для богатых, свобода умирать для бедных».
Борис Томашевский
КОНСТРУКЦИЯ ТЕЗИСОВ
В наши годы увлечения поэтикой совершенно забытой дисциплиной является сестра поэтики — риторика. Даже самое слово это звучит для нашего слуха как-то «неприятно» (реторика — риторика). Меж тем совершенно несомненно, что поэтика (т. е. дисциплина, изучающая конструкцию словесно-художественных произведений) может развиваться нормально лишь на сравнительном базисе изучения реторики (соответственно на не-художественных словестных произведениях. Обычное противопоставление «поэзии» и «прозы»). Эта потребность в сравнительных экскурсах, при отрицании законности существования реторики, приводит к тому, что проблемы реторики рассовываются по смежным дисциплинам. В части языка проблемы реторики отошли к лингвистике (к сравнительно узкой сфере этой науки — к стилистике), в области мотивировки — эти проблемы вчитываются в логику и психологию, и от этих трех дисциплин поэтика ждет сравнительных указаний. Вместо ясного, хотя может быть терминологически и неудачного, противопоставления старой схоластической науки «поэзии» и «прозы», мы, склоняясь к путям лингвистики — выдвигаем другое противоположение — «практический» и «художественный» язык, хотя это противоположение не покрывает всех проблем конструкции словесных построений, касаясь исключительно сферы языка, во-вторых оно не соответствует и границам деления «поэзии» и «прозы», ибо «прозаический» язык быть может не менее «поэтического» следует противоставить «практическому».
Проблемы логики и психологии, которые могут сослужить свою службу в анализе генезиса тех или иных словесных конструкций, совершенно ничего не говорят о самоценности этих конструкций в их словесном выражении, ибо как бы ни было связано наше мышление с языком — в форме внутренней речи — все равно нельзя подменивать проблем словесного построения проблемами мышления.
Основные проблемы конструкции словесного материала не затрогиваются ни логикой, ни психологией, ни лингвистикой. Должна быть воскрешена старушка реторика так же, как воскресла поэтика. Пока этого не случилось, схоластическая «теория словесности» не теряет своего значения, ибо объединяет в себе проблемы реторики, еще не ассимилированные новой научной мыслью. Необходимо это и с точки зрения динамики современной культуры. В настоящее время происходит характерное «оседание» культуры. Прошла эпоха «парниковой» духовной жизни. Парниковая рассада пошла в дело. Отсюда и широкая демократизация искусства, и такие симптомы, как своеобразный утилитаризм в художественных направлениях. Все это — проявления здоровой тенденции создания широкой культурной традиции; традиция — это своего рода маховик, аккумулятор, обеспечивающий бесперебойную работу будущего. Это оседание, как всякий социальный процесс, сопровождается и отрицательными, уродливыми явлениями, но в основе это процесс здоровый и исторически необходимый. Парники («интеллигентство» — которое напрасно смешивают с «интеллигенцией» профессиональной носительницей культуры, которая нужна при всяких социальных соотношениях) — эти парники разбиты.