Заметки о Ленине. Сборник
Шрифт:
Над этим усмехнутся „ученые“ [75] ».
Тов. Плетнев теперь, в 1926 г., разбирая пометки В. И.: и взывая об уважении к памяти Ленина, упрекая меня и тов. Ваганяна за попытки разобраться в них и квалифицируя их как «смелость» — поступает следующим образом. Он берет конец из испещренного рукой Ильича абзаца, начиная от слов «нельзя быть техником», и приводит только ленинское: не только. Между тем, нетрудно понять неразрывность конца абзаца со всем тем, что писалось в начале. И Ленинское «не только», представляется нам, может быть отнесено ко всему кругу мыслей, развиваемому в данном отрывке из статьи тов. Плетнева.
75
Не только!
Послушаем, однако, сначала, что думает т. Плетнев о Ленинском «не только». «Это положение (т. е. конец цитаты. Л. А.)
Первые знаки вопроса относятся к утверждению тов. Плетневым необходимости быть пролетарием от станка, для того, чтобы быть в состоянии отразить и весь производственный процесс и «трудовое напряжение у молота», как его деталь. Смысл ленинских знаков вопроса окончательно может уясниться, если вспомнить дискуссию о специализации рабочих писателей. Как известно, тов. Плетнев принадлежал к той группе т. т., которые считали, что писатель рабочего класса, не должен отрываться от станка. Уход с фабрики представлялся этим т. т. депролетаризацией писателя. Эта точка зрения подавляющим большинством пролетарских писателей была отклонена. Писательство — большое и трудное ремесло. Ему нужно учиться и переучиваться и опять учиться. Нужно воспринять весь опыт, накопленный мировой литературой. Нужно работать над созданием произведений, в которых новое содержание находило бы и свое новое формальное выражение. От стихотворения путь к поэме, от рассказа многих тянет к повести и роману. И нельзя стать писателем, который будет творчески сильнее старого писателя, писателя-интеллигента, продолжая оставаться у станка. Ведь за старым писателем десятилетия накопленных культурных традиций, а наш писатель рождается культурной революцией пролетариата. Вот почему пролетарскими писателями был взят курс на предоставление достаточно выросшим, достаточно сильным творчески и крепким идеологически, — возможности специализироваться в области художественной литературы. На этом пути много опасностей. Отрыв от фабрики может стать отрывом от класса. Но у нас уже имеются годы эмпирической проверки спорного вопроса. Единицы скатываются к мелкобуржуазной богеме, многие и многие десятки растут в подлинных пролетарских писателей. Проповедь необходимости всегда быть у станка, утверждение, что «сторонним наблюдателям», не ударяющим в данный момент молотом по наковальне, не дано описать производственный процесс — такая проповедь и такое утверждение — вреднейшее препятствие на пути создания классовой пролетарской литературы.
В научном творчестве пролетарий должен и будет исходить из процесса производства. «Исходя от станка» наука должна об’яснять его «творческий труд». Пролетарию нужна «наука не для науки». Следует, с нашей точки зрения, и здесь попытаться понять три ленинских вопросительных знака.
«Нельзя достаточно часто повторять, что наука для науки и есть наука для жизни» — писал К. А. Тимирязев. [76]
В самом деле. Нет ничего вреднее вульгарнейшего, квази-марксистского пренебрежения к «чистой науке». В наше время особенно следует повторять и раз’яснять величайшее практическое значение самой отвлеченной научной работы (если это, конечно, подлинно научная работа, а не схоластика). То, что нам кажется сегодня «наукой для науки», есть наука для нашей завтрашней практики. Сегодня еще «абстрактное» исследование в области изучения молекул завтра революционизирует химическую промышленность. Это хорошо понимают, например, американские тресты, не урезывающие смет своих самых «наинаучнейших» лабораторий и институтов, а относящих их к необходимейшим «издержкам производства» первостепенной важности. Разве не делаем мы то же самое научно-техническим отделом ВСНХ? А внимание советской общественности Академии Наук?
76
К. А. Тимирязев. Насущные задачи естествознания. «Книга». 1923. Стр. 41.
Сближение науки с производством вовсе не повлечет за собой урезывание и прекращение чрезвычайно «отвлеченной» исследовательской работы. Наоборот, можно утверждать, что сближение с непосредственной человеческой практикой поставит науке многие тысячи вопросов, не «исходящих от станка» и тем не менее завтра будущих менять, реорганизовывать «производственный процесс». Именно к этому и следует, думается, отнести ленинский вопрос «на столе ученого».
Не нужна «наука для науки», наука должна «исходить» от творческого труда, а творческий труд «в строе мышления пролетария всегда связан с тем, что у него на столе, когда он обедает».
Теперь только, считаю я, можно понять и восклицание «не только». Курс на «социального инженера», и теперь «категорически подтверждаемый» тов. Плетневым, на деле прикрывает только универсальное «всезнайство» с нежеланием специализироваться по настоящему: нам не нужна, дескать, «наука для науки». Усмешки «не только ученых» не могут не относиться к попыткам переключить тягу к науке на тягу к прикладным «к столу» познаниям.
Ошибка тов. Плетнева особенно очевидна в свете практических задач, стоявших и стоящих перед нами. Всячески отстаивая политехническое образование на низших звеньях системы народного образования, мы должны вести решительный курс на специализацию высших звеньев. Теория «социального инженера» идет полностью в разрез с нашими конкретными задачами.
Партией взят курс на электрификацию страны. «Ну, а много ли нашлось у нас людей, способных преподавать электрификацию, хотя бы по плану известной книги И. И. Степанова» — писал тов. Плетнев. Ленин подчеркивает и восклицает: «Вот именно! Это против В. Плетнева». Последний пишет теперь: «В тот момент это было более против В. Плетнева, чем сейчас. Сейчас дело обстоит несколько лучше. Но, ведь, мы не мыслим себе выполнения огромнейших задач… в 1922 г. Это задачи длинного этапа, долгой, многолетней работы. И сейчас понимание электрификации, ее величайшей революционизирующей роли значительно выше, чем в 1922 г.» (стр. 73).
Легко понять, что тов. Плетнев отвечает Ленину не по тому вопросу, по которому от него ожидается ответ. Дело здесь вовсе не в большем или меньшем понимании роли электрификации. Ленин своим вопросом пытается тов. Плетнева с пролеткультовских теорий бросить в такое свидетельство нашей массовой безграмотности и некультурности, как недостаток преподавателей книги тов. Степанова. Тов. Плетнев философствует о необходимости «самому» и «одному» пролетарию перестраивать науку. Да здравствует социальная инженерия! А Ленин изучает данные всероссийской переписи о безграмотности населения советской страны, а Ленин думает о пропаганде элементарной «внеклассовой» культурности: чистить зубы, чаще мыться, не ругаться, а Ленин мечтает о том, чтобы столь популярные в нашем комсомоле «математические» выражения заменились изучением четырех правил арифметики. Тов. Плетнев предпочитает беседы о роли электрификации…
De hustibus non disputandum — о вкусах не спорят.
Цитируя Маркса, тов. Плетнев писал: «Этими словами Маркса оправдывается постановка вопросов о науке именно сейчас…» В. И. возражает: «нисколько (нет конкретности)». Ясно? А вот что сердито пишет тов. Плетнев: «Словами Маркса, по мнению тов. Ленина, не оправдывалась постановка вопросов о науке в 1922 г. Но мы смеем думать сейчас, что постановка вопроса о ходе развития науки современна и своевременна, тем более сейчас (курсив мой. Л. А.) на 10-м году революции. Нужна лишь большая конкретность постановки этого вопроса… Вопрос ставится самой жизнью и обойти и замалчивать его нельзя, да и не следует». Тов. Плетнев поучает весьма сурово. Ленин оказывается в положении человека, который «нападал» на тов. Плетнева потому, что Плетневым вопрос ставился преждевременно. Плетнев, будто, верные вполне вещи говорил, да «по мнению тов. Ленина», немного рано. Неверно и это. Смеем думать, что В. И. и тогда достаточно думал по вопросам науки. Теперь опубликовано вполне исчерпывающее количество материалов, свидетельствующих о том внимании, с каким Ленин следил за работой наших ученых, как много заботливости было проявлено им в деле улучшения положения научных деятелей, как подталкивал он всех наших экономических работников к использованию в работе их органов и учреждений последних научных достижений. И разве не Ленин первый развернуто поставил вопрос о научной организации труда? И именно поэтому Ленин обрушивался на поистине рассуждения для рассуждений о науке. Ленин бесспорно предпочитал «науку для науки». Ленин писал, что гораздо приятнее революцию проделывать, чем писать о ней. Ленин, не сомневаемся мы, считал, что гораздо нужнее работать с научными деятелями, учиться у них, ставить им новые вопросы и задачи, чем разговаривать о науке. И если бы подлинно о науке, а то о «социальной инженерии», о науке «от станка», о «схемах индивидуалистических переживаний», уступающих место «движениям масс», о способностях «обобщающе, монистически мыслить», вызвавших у Ильича тоже непонятую тов. Плетневым приписку «уф!».
Наша статья чрезвычайно разраслась. Поэтому мы не будем писать сейчас о том, как понимается нами ряд других пометок Ленина. Мы разобрали только те из них, которые разбирались тов. Плетневым теперь, в 1926 г. Можно подвести некоторые итоги.
Надо учиться у Ленина — писал я в начале статьи. Учиться надо прежде и больше всего именно на таких материалах, как разбиравшийся нами документ. Можно ли отнести тов. Плетнева к числу тех, кто хочет идти по ленинскому пути?