Заметки забияки или На пути из физиков в маги
Шрифт:
Начальство заметило, наконец, мое состояние – в основном, благодаря поведению огня. И, сославшись на обстоятельства, окончило разговор. Выглядело оно, впрочем, тоже неважно. Глаза его, обычно яркие, были какого-то тусклого пасмурного цвета, под стать сегодняшней погодке.
– Извини, – сказал начальник, устало потирая виски. – Этот чертов вампир Мыкола Ромуальдович меня совсем доконал.
– А что, вампиры разве бывают? – аж встрепенулась я. – Мне про них еще не рассказывали…
– Значит, еще время не подошло, – ворчливо
У меня отлегло от сердца.
– И потом, разве вас можно доконать?
– Можно, как видишь, – невесело усмехнулся Борис Иванович. – Уж я его обрывал-обрывал, заворачивал-заворачивал, ничего не помогало! – в сердцах закончил он. – Так что у тебя стряслось-то? В сосновом бору побывала?
– А кто такой Мыкола Ромуальдович? – задала я встречный вопрос.
– А тебе-то что? – откровенно удивился Борис Иванович. – Никак, высокой политики захотелось?
– Да нет, – поморщилась я. И ткнула пальцем в небо: – Просто этот ваш не в меру долгий разговор может напрямую относиться к моей прогулке…
Иначе, как это такое знаменательное событие, как на нападение на стража, да прошло незамеченным?
Тут-то с Борисом Ивановичем и произошла перемена. Его глаза мгновенно зажглись недобрым пламенем, он подобрался, как тигр перед прыжком. Мне стало не по себе, захотелось убраться куда подальше из избушки.
– Повтори, – потребовал он.
Я дисциплинированно повторила. А заодно рассказала, что произошло. По мере моего рассказа у начальства округлялись глаза.
«Все-таки, и его можно удивить», – подумалось мне вскользь.
Я закончила свою повесть на том, что друиды обступили храбрую Маню, а вокруг нехороших дровосеков выросла клеть. Возникла нехорошая тишина.
– Ну что же, – спустя пару минут нарушил, наконец, молчание Борис Иванович. – Хорошее было время, спокойное…
«Спокойное? Да что же произошло-то? Ну, залезла в Заповедник пара недоучек, подумаешь, какое дело! Мы с ними расправились, правда Маня пострадала, и ее жалко…»
– А киса-то поправится? – жалобно спросила я.
– Куда она денется, живучая наша!
– Мне так не показалось, – укоризненно произнесла я. – Она там все смолой заляпала! И откуда в ней столько?
– А ты как думаешь? – хитро посмотрел на меня Борис Иванович, между делом доставая скатерку.
Пока он разговаривал с Гошей, я думала над поставленной задачкой. Как на грех, в голову ничего не приходило.
«Маг боевой, дубина тюнингованая», – попыталась я разозлиться на себя самое. – «Уж и подумать не в состоянии!»
Не помогло. Голова желала остаться в нерабочем состоянии.
Борис Иванович посмотрел на мои потуги, крякнул с досады, щелкнул пальцами. Передо мной возник поднос с горячим чаем и печеньем. Я закрыла глаза, вдохнула аромат неведомых мне, но, несомненно, целебных трав, сделала глоток…
Хлопнула входная дверь, в дверях возник старший
– Скорее, Иваныч, Маньке совсем плохо, – хмуро произнес он. – Боюсь, ей не поможет вся сила ее родного бора.
…Понятно теперь, откуда столько смолы.
***
А Мане и вправду было нехорошо. Она лежала возле Дерева, вся какая-то вялая и апатичная. Если сосновое бревно, снабженное кошачьей головой и многочисленными лапами-корешками, вообще может быть вялым.
Друиды, конечно же, смолу остановили сразу. Но ужас ситуации заключался в том, что амулет нес в себе заряд сильнейшей депрессии. Поэтому наша Маня, еще совсем недавно столь доблестно сражавшаяся, сейчас пребывала в глубочайшей уверенности, что никогда более она не сможет защитить врата. А, следовательно, и жить ей больше незачем. Единственное, что смогли сделать друиды, так это не дать ей умереть немедленно.
– Ну и дела! Вот уж не знала, что у многоножек бывают депрессии, – с сомнением покачала я головой.
– Да никогда ее не бывает, – с отчаянием в голосе отозвался Начальник Заповедника. – Эмпатов призывали?
– Призывали, не действует. У нее ушла вера. Совсем. Во чтобы то ни было вообще, и в свои силы, в частности. Тут наигранное веселье не поможет… – понурился старший друид.
При этих словах в моей голове, слава богу, не отягощенной многими знаниями, зародилась мысль. О чем я и поведала деду Максу. Правда, тут же оговорилась, что, мол, мысль-то, скорее всего, неумная. Что с новичка взять?
– Это ты зря так себя критикуешь, – наставительно ответил старший друид. – Новичкам везет, забыла? А что за идея? – с надеждой поинтересовался он.
Я принялась сбивчиво объяснять. Борис Иванович оторвался от разглядывания Манькиных закрытых век, подошел поближе. Я, краснея от ответственности, говорила, что когда упомянули про депрессию и веру, подумала, что влюбленность – вот лучшее лекарство от всех болезней. Кроме безденежья. А еще, нет силы, мощнее толпы. А у меня как раз было в жизни такое переживание – первая любовь и замечательный концерт. Правда, все это было загнано подальше в закоулки памяти, так как любовь оказалась неудачной, и меня постигло разочарование в людях. И петь я совсем не умею. Но, может быть, если у кого-нибудь есть запись… Я все объясняла и объясняла, а лица окружающих все светлели и светлели.
– А что, это мысль, – сказал, наконец, Борис Иванович. – Можно попробовать. Я тебе сам помогу все вспомнить. А что за концерт?
– «Иваси», 1996 год, по случаю Дня Физика, – с сомнением посмотрела я на босса.
Знает ли? О «Матрице», вон, и слыхом не слыхивал.
Но он знал.
– Подойдет! – окончательно просветлело лицом начальство. – Если я не ошибаюсь, их записями в советские времена врачи людей как раз из депрессий выводили. Макс, звуком разуважишь? Старший друид кивнул…