Замок Эйвери
Шрифт:
Тот охотно прибавляет шаг.
Мы входим в настоящую уютную детскую - весёлые обои с какими-то дурацкими зайцами и медвежатами. Просторное помещение с двумя стрельчатыми окнами, украшенными тюлью с оборочками, большая колыбель, а в ней - маленький Снейп, стоящий и держащийся ручками за край деревянной кроватки.
– О, он уже умеет стоять!
– восклицаю я в невольном порыве.
– Чинли хочет сказать, что сэр Гарольд Джеральд Снейп умеет делать по пять шагов.
– Он очень хорошо выглядит, Чинли, когда ты собираешься отлучить его
– спрашиваю у эльфихи.
– Чинли перестанет кормить наследника Хозяина, когда тот сам откажется от молока. Ещё Чинли говорит, что её муж варит каши и делает пюре из овощей для наследника Хозяина.
– Значит, вы оба будете вознаграждены, когда наследнику понадобится няня. И поверь, очень хорошо вознаграждены.
– Ну, что же ты, Север, возьми сына на руки, приласкай его, не то, клянусь, я сделаю это сам, - восторженно, забыв обо всём, что было, бормочет Рем.
– Вот и бери его, а то он ещё обделается после кормления.
– Ты позволяешь? Правда?
– Да позволяю, бери, поиграй с ним, если хочешь.
– А ты?
– А я уже всё увидел, что хотел.
Рем осторожно, будто стеклянного, вынимает моего наследника из колыбели.
– Только не вздумай его подбрасывать, а то он, всё же, поел.
– Да что я, элементарных вещей не понимаю, что ли?
– А кто знает, что тебе взбредёт в голову?
– вкрадчиво, напрашиваясь на ссору, спрашиваю я.
Но Рем не замечает моих подколок, он нежно прижимает дитя к себе:
– Где твой папочка?
В ответ раздаётся эльфийское курлыканье и щебетание.
– Боги, он же не говорит по-человечески!
– восклицаю я в ужасе.
– Чинли!
Возникает эльфиха.
– Отныне с моим наследником говорить только по-человечески! А то ни ты, ни твой муж не дождётесь награды, а вместо этого я убью вас обоих!
– Чинли виновата, Чинли и её муж накажут себя с соизволения Матери!
– Без соизволения Матери, я - твой Хозяин и превелико тебя благодарю! Вот моё слово! А с Матерью я переговорю сам!!!
– Чинли и её муж спешат наказывать себя очень сильно по слову Хозяина.
– Вон!
Эльфиха исчезает.
– Ты всё-таки слишком грубо с ними обошёлся, - всё так же, держа весело курлыкающего младенца, говорит Рем.
– Мой наследник, в возрасте больше года, не издаёт человеческих звуков, ты хоть это-то понимаешь?!
– кричу я на Рема, тот кладёт ребёнка в кроватку и говорит неожиданно спокойным голосом:
– Не ори на меня при своём же наследнике.
– Да что он понимает?!
– Интонацию.
– Ах да, ты такой знаток младенческих мозгов, что можешь с уверенностью сказать - он запомнит этот наш разговор на всю жизнь!
– Прекрати устраивать истерику, Север, - угрожающе низким голосом произносит Рем.
– А то что?!
– Узнаешь, но не при ребёнке.
– Тогда давай выйдем!
– Ты действительно этого хочешь?
Рем молниеносно оказывается за моей спиной и заламывает мне руки:
– А теперь выйдем.
–
– кричу я, стараясь ударить его по коленной чашечке, но мне не удаётся.
Он выводит меня из детской и, держа одной рукой мои руки в заломе за спиной, даёт мне изо всех сил по лицу, раздирая кожу на скуле и, кажется, от большого ума ломая нос, потом отпускает мои руки и, как ни в чём не бывало, спускается вниз.
Я от такого небывалого приступа агрессии супруга на минуту теряю дар речи, а потом кричу ему:
– Аппарируй к себе, видеть тебя в Лондоне не желаю!
– а сам торопливо, с помощью стихийной магии Земли, «чиню» себе нос и содранную кожу на скуле.
… Мы прожили по отдельности весь июль, пока я, наконец, не перестал пить так много и простаивать всё оставшееся время не над лекарственными зельями, а над Антипохмельным и кайфовать от него. Но проклятая гордыня не давала мне возможности аппарировать к Рему в его нищенский домик, чтобы снова позвать жить с собой, пока, наконец, более мягкий и чуткий Рем сам не апарировал ко мне с твёрдым намерением выяснить отношения полюбовно. Вот именно после занятия любовью мы всё и решили - он возвратился ко мне, и мы прожили пол-августа в согласии. Я набрал заказов от бьющих копытами, как пегасы, впряжённые в карету, постоянных клиентов и стал варить лекарственные зелья, так же хорошо, как и всегда. По вечерам я провожал Солнце, мы шли с Ремом спать, я перестал пить и только и мечтал об утре, когда, встретив восход, можно будет снова любить Рема.
После того неистовства в Гоустл-Холле он больше ни разу не был со мною груб, напротив, нежен и страстен, таков, каким я мечтал его вернуть пол-июля. Частенько мы по тёмным уже вечерам просиживали в наших любимых развилках, я - с одной-единственной рюмкой коньяка, боясь сорваться, он, выпивая без вреда для ясности рассудка по пол-бутылки скотча, слушая меня. И только одного вопроса я так и не задал Рему: «Как он пережил полнолуние без Аконита? ". Мне было стыдно, что я заставил своего Короля страдать без вины, только из-за своей гордыни. Я же собирался, даже сварил Аконитовое зелье для Рема, но не посмел, вернее, наоборот, не позволил себе аппарировать к нему и, даже не заходя в дом, оставить кубок с зельем на его подоконнике. Право, до сих пор стыдно.
…Ну, а вот и ночь воспоминаний кончилась, пойду, выпью Антипохмельного зелья, я успею вернуться до обратной трансформации. Успеваю, Рем как раз превращается в человека и вот теперь он по-настоящему голоден, впрочем, как и я.
– Я закажу Линки завтрак поплотнее, а, Рем?
– Да, есть охота - сил нет.
– Ты можешь пока сходить в душ.
– Нет, сначала еда, потом - всё остальное.
– Линки! Плотный завтрак и побольше хлеба ломтями.
Мы уселись завтракать, второпях заглатывая куски яичницы с беконом и заедая это благообразие мягким пшеничным, безо всяких модных отрубей и прочих добавок, хлебом.