Замок Фрюденхольм
Шрифт:
— Нет, черт возьми! Нет!
Доктор хлопнул дверью перед носом Йоханны, обозлившись на то, что Советский Союз заключил с Германией пакт о ненападении и расстроил стратегические планы доктора и Англии.
— А что я могла ему ответить? — спросила Йоханна Оскара, — Он пришел в такую ярость. Я боялась, он меня ударит. Никогда еще не видела я доктора Дамсё таким сердитым.
— Не к чему было и отвечать. Если этот идиот не желает читать газету, которая могла бы прибавить ему ума, то и черт с ним! — сказал Оскар. — Бесполезно объяснять что-либо человеку, у которого мозги набекрень.
— Доктор всегда был очень любезен, — сказала Йоханна. — В самом деле, неприятно, что русские заключили
— Почему неприятно? Черт побери, не стали же мы нацистами, оттого что русские не хотят погибать ради английских капиталистов! А капиталисты не стали вдруг антифашистами, оттого что развязали войну. Они-то хотели, чтобы Советский Союз вел войну в одиночку. Вот о чем они мечтали. А вырыв яму другому, попали в нее сами.
— Вот что мне надо было ему ответить, — сказала Йоханна.
— Не стоило и отвечать. Если ученый человек не может сам разобраться в том, что происходит на свете, то ничего уж не поделаешь. Мы не можем прочесть ему вслух все газеты за последние два года! Не злился же он, когда Англия и Франция предали чехов в Мюнхене. Тогда они тоже пожимали немцам руки!
— Вот если бы я так ответила, — вздохнула Йоханна.
Она никогда не жила своим умом. Еще не так давно она по желанию родителей разъезжала на велосипеде с церковной газеткой пастора; однако вряд ли ее христианские чувства были очень глубоки, если могли внезапно исчезнуть. А ведь она воспитывалась в страхе божьем и в семье и в молодежном отделении религиозной миссии. Казалось, ничто ее глубоко не задевает, даже семейная трагедия как-то прошла стороной. С матерью связи она не поддерживала, посылала ей лишь открытки к рождеству, да и то по настоянию Оскара.
Психически больного отца она не видела с самого суда. Теперь она фру Поульсен и возит в колясочке маленького веснушчатого сына. Но она так и не повзрослела, хотя внешне изменилась. Ее светлые волосы прежде были туго заплетены в косы, а теперь она остриглась и сделала завивку. Она по-прежнему была бледна, но пудрилась и так сильно красила губы, что рот делался большим и красным, как у клоуна. Нашила модных платьев и перестала носить лиф и ужасные черные чулки.
Трудно было себе представить, что это та самая Йоханна. которая в маленькой лавке садовника Хольма мастерила из цветов венки и кресты, укладывала в ящики цветную капусту и отвешивала морковь. Делая венки, она очень ловко нанизывала георгины на стальную проволоку. Иногда ее посылали в лес собирать мох, которым украшали кресты и набивали подушки. Родителям и в голову не приходило, что она встречалась там с Оскаром. У лесной ограды трава была такая мягкая, среди побегов папоротника золотились цветы каприфоли. И вот в колясочке лежит пухлый малыш Вилли, здоровый и цветущий.
Оскар Поульсен не был местным жителем. Он приехал на молочный завод во Фрюденхольм из другой округи. Он выделялся чуждым, непривычно быстрым говором, к тому же любил трудные иностранные выражения. Волосы у него были рыжие, что обычно считается признаком дикого и непостоянного нрава. Несмотря на молодость, он был человек с прошлым и уже успел отбыть наказание: сидел в тюрьме за то, что уехал добровольцем в Испанию сражаться против генерала Франко; это было запрещено. Министр юстиции Йеронимус со всей строгостью отнесся к уцелевшим от смерти «преступникам», приказав полиции арестовать на границе возвращавшихся домой добровольцев. Вот каков был Оскар Поульсен, ничуть не стыдившийся своего прошлого. Он, как и Мартин Ольсен, упрямо придерживался крайних взглядов в политике, а ведь не имел еще я права голоса. Он был чуть постарше Йоханны — оба сущие дети.
Они жили в двух комнатах маленького желтого дома, принадлежавшего молочному заводу, где работал Оскар. В другой половине дома
Сейчас из приемника низкий, спокойный голос премьер-министра по-отечески заботливо сообщает, что в мире идет война, нарушаются границы и невозможно предвидеть дальнейший ход событий. Однако надо сказать прямо — разразилась та самая война, о которой легкомысленно болтали столько лет. Конечно, если бы разногласия, приведшие к войне, в свое время были урегулированы ко взаимному удовлетворению путем мирных переговоров или арбитража, то вполне вероятно, что удалось бы избежать войны и связанных с нею несчастий. Но это дело политики великих держав, от которой нам нужно держаться подальше! Нейтральные страны и так уже терпят большие и тяжкие потери, особенно в судоходстве, и никаких видов на улучшение нет. Однако мы не должны терять веры в заключенные Данией международные договоры…
8
Война приближалась постепенно. У предусмотрительных граждан было время к ней подготовиться. Богачи запасались всем, чем только можно. Владелец магазина продавал невиданное количество консервов, а торговцы углем набивали подвалы запасливых клиентов своим товаром. Половина всего свиного поголовья из хуторов округи Престё была продана в Копенгаген, где вскоре попала в засол.
Подобно девам разумным из евангельской притчи, пастор Нёррегор-Ольсен позаботился о масле для светильника, а для человека, чье орудие — слово, кто долгими вечерами нижет из слов воодушевляющие фразы, кофе служит топливом, поддерживающим огонь в светильнике духа. Мешка сырых кофейных зерен на чердаке пасторской виллы наверняка хватит на всю войну. Старая кофейная мельница снова пошла в ход. «Есть ли на свете что-нибудь приятнее звука перемалываемого кофе? — говорил пастор Нёррегор-Ольсен. — Он напоминает жужжанье прялки моей матери».
Лето выдалось жаркое, осень наступила поздно. Но после рождества ударил такой сильный мороз, какого, как писала газета «Амтсависен», и старожилы не запомнят. Кирпичный завод пришлось остановить — невозможно копать торф в болотах. А безработных и без того было много.
Выстроившись в очередь перед виллой Расмуса Ларсена, они ждали, когда им разрешат войти отметиться. Нельзя же допустить, чтобы все эти люди набились в комнаты! Они сразу затоптали бы покрытые лаком полы фру Ларсен. Поэтому по пути в кабинет Расмуса Ларсена на полу разложили мешки.
Он восседал за письменным столом, вооруженный печатями, телефоном, пресс-папье и картотекой. Ларсен преуспел в жизни. Он поседел и пополнел. В старые времена его звали Красным Расмусом, тогда он был ярым социалистом, хотел уничтожить оружие, свергнуть короля и разрушить церковь. Все это давно позабыто. Теперь его называют Расмус Председатель, он возглавляет профсоюз и дорожную комиссию. Быть может, он председательствует и еще где-нибудь. Он интересуется и обществом радиолюбителей и повышением культурного уровня рабочих. Недавно он вступил в клуб любителей бабочек и проявляет особый интерес к ночным мотылькам и гусеницам.
Ты стал могущественным владыкой, Расмус! Береги свои полы!
Люди мерзли. Коричневые обои в комнате старенькой Эммы покрылись льдом. Укутав ноги своей добротной синей периной, она слушала по радио о затруднениях с транспортом. Перед ней лежали библия и «Арбейдербладет», которую ей одолжил Мартин Ольсен. Но она стала слаба глазами, да и керосин для лампы, выдаваемый по карточкам, приходилось экономить. Даже кофе, добрый, славный кофе, который гораздо важнее еды, выдавался по карточкам.