Замок Фрюденхольм
Шрифт:
— Я читал твой фельетон «Черные силы».
— Да-а, было такое дело! Пройдет немалый срок, прежде чем мы снова сможем развлекаться подобными вещами. Но действительность сейчас более волнующа, чем какой-либо роман. Не правда ли?
— Правда!
— Я слышу, что ты не копенгагенец, откуда ты?
— Из Южной Зеландии, Фрюденхольм около Престё.
— Тебя оттуда и забрали?
— Да, в воскресенье утром. Мне кажется, что это было очень давно.
— Гм. Они взялись за дело основательно. И в провинции тоже! Фрюденхольм —
— Да.
— И вся округа кишит нацистами?
— Нет. В поместье, конечно, есть нацисты, но они не из нашей округи. А у нас двое — один богатый хуторянин, а второй полуидиот, прозванный Панталонщиком.
— Чем ты занимаешься?
— Я рабочий. Недавно меня выбрали председателем профсоюзной организации.
— У вас своя партийная организация во Фрюденхольме или вы входите в организацию в Престё?
— У нас своя маленькая организация.
— Оттуда забрали нескольких товарищей?
— Нет, не думаю. По-моему, меня одного. Они искали еще рабочего молочного завода Оскара Поульсена, но ему удалось уйти.
— Оскар Поульсен? Рыжий?
— Да.
— Его я хорошо знаю. Он был добровольцем в Испании.
— Ага.
— Гм, да. Я был его защитником. Копенгагенский суд приговорил его к обычным двум неделям. А министр юстиции Йеронимус из кожи вон лез, чтобы увеличить наказание испанским добровольцам. С добровольцами в Финляндии они так не поступали. Судья Сигурд Свенсен, фанатически ненавидящий коммунистов, тоже старался. У меня были с ним очень острые столкновения. Он мешал мне защищать по всем правилам Оскара Поульсена. Он держался очень важно, напыщенно и то и дело лишал меня слова. Дело кончилось тем, что я заявил протест и отказался .вести защиту, потребовав занести в протокол, что судья не дал мне возможности выполнить мой долг.
— А я-то хотел просить тебя быть моим защитником.
— Я с радостью соглашусь, если у нас вообще будет возможность защищаться. Значит, ты и Оскар Поульсен руководили партийной организацией?
— Да, можно сказать, что так. Я — председатель, Оскар — секретарь.
— Полиция, видимо, хорошо осведомлена. Откуда, черт возьми, они узнали имена? Откуда в Полицейском управлении известно, кто руководит маленькой коммунистической ячейкой во Фрюденхольме?
— Я тоже над этим раздумывал. Невозможно понять. Значит, они уже много лет шпионили за нами. Может быть, полиция была связана с нашими местными нацистами?
— Очень возможно. В политической полиции много нацистов.
— Как ты думаешь, что теперь будет? Нас же должны передать в суд.
— Да-а, возможно. Но это ничего не меняет. Мы, товарищ, заложники.
— Но если судья возьмется за дело, он должен ведь будет…
— Датские судьи — самые покладистые люди, каких только можно себе представить. Я хорошо знаю судей, они приятные, уступчивые.
Послышался
— Много хлопот? — участливо спросил Рам.
— Когда открывается дверь, вы должны немедленно подойти к окну и встать спиной к стене. И не двигаться, пока служитель в камере!
— Если вы хотите, чтобы мы вставали, добрый человек, то дайте нам возможность вставать! — сказал адвокат. — У нас только одна табуретка. Вам придется принести еще один стул, чтобы мы могли выполнять ваши правила!
Оскорбленный надзиратель вышел, хлопнув дверью. Вскоре он появился с табуреткой.
— Спасибо. Вы очень любезны, — сказал Рам.
— Предупреждаю, будьте поосторожней! — прошипел служитель.
— Боже ты мой! Разве запрещено хвалить тюремный персонал?
— Молчать!
Дверь захлопнулась.
— Да-а. А ведь этот служитель, наверно, хороший, честный человек, — сказал Рам. — Но его здесь деморализовали. Если мы долго пробудем здесь, нам придется взяться за воспитание тюремщиков. Мы должны изменить эту тюрьму, прежде чем покинем ее. Пока мы добились дополнительной мебели! А как выглядят тюремные камеры в провинции?
— Так же, как здесь, — ответил Мартин. — Отвратительно. Горшок и плевательница, жестяная миска и глиняная кружка. Я смотрю, здесь горшок тоже четырехгранный, как и в камерах Полицейского управления.
— Это сделано по специальному заказу. Над ним трудился художник, — сказал Рам, — Будь уверен, такие горшки стоят недешево!
— А в остальном все то же. Откидная койка, прикрепленная к стене. Полка. Стол. Раковина. Шесть шагов в длину и три в ширину.
— Маленьких шагов, — поправил Рам.
— Что за объявление висит под окном? Тюремный распорядок?
— Нет, это то, что вешают в жилых домах, — сказал Рам.
Мартин подошел поближе и прочел объявление, написанное на маленьком куске картона:
«При воздушной бомбардировке тюрьма с ее толстыми стенами и противопожарными перекрытиями между этажами — наилучшее место пребывания. Во время бомбежки рекомендуется сесть на пол под окном спиной к стене. Двери камер во время тревоги остаются запертыми».
— Здорово! — сказал Рам.
48
Пока два арестанта, сидя на своих табуретках, беседовали в камере № 32 в тюрьме Вестре, два министра — коллеги беседовали в роскошных покоях дворца Кристиансборг.
На стенах, обитых штофом, висели портреты покойных датских министров иностранных дел, а сквозь высокие окна господа могли видеть манеж, конюшни и зеленую медную крышу дворцового театра. Стулья, на которых они сидели, были вывезены когда-то из дворца губернатора и напоминали о том времени, когда Дания была великой империей.