Замок горного короля
Шрифт:
Вадин лежал в кровати, которая казалась ему божественно мягкой, и чувствовал, как болит каждая кость и каждый мускул его тела. Он спал столько, сколько хотел, но его тело не могло вылечиться так быстро. Даже в ушах гулко стучала кровь. Кто-то храпел неподалеку. Очевидно, Джеран и Туан, которые спали в нише для стражи в огромной комнате замка Умиджана. Мирейн, который никогда не храпел, занимал другую половину большой кровати, достаточно крепкой и широкой даже для самого барона Устарена. Кто-то должен был поместить их в это место, раздеть и вымыть. Вадин вспомнил, как входил сюда, чья это комната, но тут его память обрывалась. Двух солдат внесли, когда они были без сознания. Вадин пришел сам и был этим несказанно горд. Мирейн же не только пришел, но еще и отдал кое-какие приказы. Он сам улегся в кровать, просто ради того, чтобы доказать, что может это сделать. Ценой некоторого усилия, стоившего ему немалой боли, Вадин приподнялся на локте. Мирейн спал как дитя, лежа на животе и повернув голову к Вадину, а его рука была сжата в кулак. Возможно, будь он моложе, он засунул бы большой палец себе в рот. Но лицо принца вовсе не было детским. Даже во сне его покрывали морщины усталости. Зубы Вадина судорожно сжались. Мирейн никогда не спал на животе. Он вытягивался на спине или сворачивался в клубок на боку. И не только усталость послужила причиной этой глубокой складки, которая пролегала между его бровями. Вадин очень осторожно откинул одеяла. Спина Мирейна была чистой, ровной, не пораненной. Никакая стрела его не достала. На нем был килт, безусловно чужой: слишком длинный, он дважды оборачивался вокруг его талии, Вадин, который знал, что Мирейн спит обнаженным, как и любой мужчина в Яноне, насторожился. Килт, эта трогательная уловка, соскользнул во сне, обнажив то, что его хозяин намеревался скрыть. Вадин чуть не завыл как зверь. Мирейна нельзя было назвать неженкой, и он убедительно доказал это, но ведь ему не приходилось всю жизнь проводить в седле под жалкой защитой килта или боевой туники. А только что ему пришлось участвовать в Величайшей Скачке, длившейся полдня, ночь и еще один почти полный день. И он ни разу, ни на мгновение не показал, что с него заживо сдирают кожу. Вадину следовало бы догадаться. Он должен был подумать об этом. Он должен был... - Ерунда, - проснулся Мирейн. Он выглядел не менее изможденным, но его глаза прояснились.
– Ты никому об этом не скажешь. Вадин понял. Дело не в том, что о Мирейне стали бы думать хуже, дело было в его проклятой гордости... - Да при чем тут это!
– огрызнулся Мирейн.
– Ты что, не понимаешь? Если узнают, что я ранен, то будут вертеться вокруг нас день и ночь, да еще и часового у двери поставят. Пожалуй, Мирейн прав. Вадин принялся разматывать килт. Мирейн вспыхнул, но не сделал попытки остановить его. Все было не настолько плохо, как могло оказаться. Раны выглядели чистыми, хотя смотреть на них было не так уж приятно, и не гноились. Вадин осторожно прикрыл их и встал. Только подойдя к двери, он вдруг понял, что совсем забыл о собственной боли. Он отодвинул засов и крикнул: - Мазь из красного корня и самые мягкие повязки, какие сможете найти, и что-нибудь поесть. Быстро! Медленно закрыв дверь, он осторожно двинулся обратно. Мазь принесли в закрытом горшке, и это, конечно, был красный корень: от него так воняло, что на глаза навернулись слезы. Повязки оказались тонкими и мягкими, еда питательной и горячей, и вдобавок им подали кувшин эля. Было похоже, что здесь их неприятности не ждут. "Интересно, - молниеносно пронеслось в голове Вадина, - это ради Мирейна или ради Морандена?" Он запер дверь перед любопытными лицами и пошел к Мирейну. Принц сидел, и это вызвало у Вадина восхищение и одновременно ужас. - Ложись сейчас же, - приказал он Мирейну. Непостижимо, но тот повиновался. Снова оказавшись на животе, он издал слабый вздох и закрыл глаза. Глаза Вадина были широко раскрыты и горели сухим огнем. Он вспомнил свою мать в день, когда пестрый жеребец пронзил рогами его отца: вероятно, он выглядел так же, как она тогда. Вадин был напряжен и очень разгневан. Гневом насыщенный голос заставлял слова звучать жестоко. - Крепись. Почувствуешь сильное жжение. Руки Вадина оказались нежными. Мирейн лежал спокойно, стойко перенося боль. Конечно, он жил с огнем в руке, по сравнению с которым все это было лишь теплым дуновением. Однако не только боль причиняла ему мучения, но и чувство стыда. Вадин сказал: - Теперь ты стал посвященным. Ты обагрил кровью свое седло, и тебя помазали красным корнем. - Что заставляет тебя думать, будто я нуждаюсь в утешении? - Значит, ты не нуждаешься?
– сказал Вадин, начиная медленно накладывать повязки, покрытые мазью.
– Значит, ты огрызаешься просто потому, что это тебя забавляет? А ты знаешь, каким образом я обзавелся такой дубленой шкурой? Днем - сидя в седле, а ночью - лежа с красным корнем, прожигающим до костей, и с полудюжиной повязок, намотанных на меня как штаны. - Лучше бы ты надел штаны с самого начала и избежал такого страдания. - Это было бы слишком легким решением. Ты сам не принял бы его. Мирейн поднялся,
– Вадин наложил последнюю повязку, но все еще оставался на коленях. Было так странно смотреть на Мирейна снизу вверх и понимать, что колдовство тут ни при чем. Он уселся на пятки.
– Мне удобно в килте, и я не собираюсь прибегать к помощи бритвы. - Да ты философ!
– Мирейн улыбнулся так внезапно, что Вадин моргнул, а палец принца скользнул по щеке оруженосца. Это движение было слишком коротким, чтобы счесть его оскорблением и чтобы сойти за проявление ласки.
– А еще ты намного красивее меня и слепо отказываешься воспринимать очевидные факты. Ведь не только твой чудесный характер привлекает твою Лиди. - Конечно, нет. Она любит мою чистую медь и серебро, случайно попавшее ко мне в карман. - Не говоря уже о твоей великолепной улыбке. И об этой ямочке на подбородке... ой! Вадин сцепил руки, еле удержавшись от того, чтобы не ударить принца. - Тебе лучше одеться, мой господин, - сказал он.
– Пока остальные не проснулись и не увидели. - Они не увидят. Но Мирейн все же отправился за одеждой и нашел тунику, которая выглядела на нем скорее как длинное платье, и Вадин почувствовал, что снова овладел собой. Когда принц взялся за еду, Вадин оказался в состоянии последовать его примеру, удерживаясь от сердитых взглядов. Иногда ему даже удавалось выдавить улыбку, хотя и несколько напоминающую оскал.
Когда наконец прибыл Моранден, Мирейн встретил его в своем собственном килте и плаще, уже вычищенных и зашитых. Сопровождали старшего принца его родственники из Умиджана, и на копье каждого из воинов красовалась отрубленная голова бунтовщика. Отрубленные головы были и на копьях воинов Янона, которые с песнями подходили к крепости. Женщины Умиджана затянули протяжную песнь: в ней слышался восторг победы и плач по погибшим. Среди всеобщей суматохи одиноко стояли Мирейн и три его спутника, оставшиеся в живых. Вокруг них словно сгустилась тишина, в которой прозвучал уже знакомый Вадину щелчок пальцев. Он снова подумал, что где-то встречал этот знак, но у него опять не хватило времени, чтобы вспомнить. Все направлялись к Мирейну; Моранден шел впереди, отдав поводья первому попавшемуся слуге, и смотрел в лицо сына своей сестры. Радость победы переполняла его, делая великодушным; он обнял своего соперника, и Мирейн улыбнулся в ответ, словно они всегда были лучшими друзьями. Вадин не мог понять, почему ему совсем не хочется присоединять свой голос к восторженному гулу, поднявшемуся в этот момент. Воины звенели копьями о щиты, выкрикивая: - Мирейн! Моранден! Моранден! Мирейн! Когда наконец установилось некое подобие тишины, Моранден сказал: - Хорошо сработано, родственник. Великолепно. Если бы ты не был рыцарем Хан-Гилена, я сделал бы тебя рыцарем Янона. Мирейн улыбнулся, глядя в радостное и величественное лицо, такое любезное сейчас, и со всей учтивостью ответил: - Я воспринимаю твои слова так, словно они правда, дядюшка. Моранден рассмеялся и хлопнул его по спине, чуть не сбив с ног, а затем обратился к барону: - Полагаю, ты устроил моего родственника и ухаживал за ним так, как он того заслуживает. Ведь он ни больше ни меньше как наследник Янона. - Я уступил ему собственную комнату, - сказал Устарей, - и отдал в его распоряжение собственных рабов. - Которыми, - вставил Мирейн, - я вполне доволен. Ну что за праздник любви! Вадин почувствовал тошноту. К счастью, долго это не продолжалось: необходимо было позаботиться о раненых, распорядиться трофеями и улечься в постель с женщинами в соответствии с триумфальным ритуалом. Мирейну предложили отдых со всем положенным лечением последствий недавней скачки. Хотя никто не узнал правды и ни о чем не догадался (при ходьбе он не хромал, а два дня, проведенные без седла, разгладили морщины усталости на его лице), его баловали и нежили словно принцессу, и он ничего не мог с этим поделать. Однако он покинул внутренний двор замка с большой охотой. Джеран отправился навестить свою кобылу, жизнь которой, по-видимому, была вне опасности благодаря помощи Мирейна. Туан следовал за ним, поглядывая на сеновал и на одну из служанок. Мирейн тащился на некотором расстоянии за ними. Бешеного поместили в отдельное стойло. Он стерпел прикосновение к себе чужих рук, решив, что это делается только для его пользы, но с присутствием другого жеребца, который вел себя здесь как король, не смирился. Величественный молодой гнедой сенель получил ужасные раны, хотя Бешеный воздержался от того, чтобы забить его насмерть. Вадин подозревал, что дело здесь в презрении. Черный демон, казалось, был весьма доволен своей ссылкой: рядом находилась Рами, а золотистая кобыла Джерана медленно возвращалась к жизни, и глаза ее снова блестели. Покоряясь повелительному взгляду принца, Бешеный благосклонно принял лакомства, припасенные для него Мирейном, и фыркнул, когда Вадин заметил: - Можно подумать, ему пришлось участвовать в чем-то не страшнее парада. На нем даже царапины нет. Мирейн ласково погладил голову Рами. Брешь в стене, через которую просунулась ее морда, образовалась здесь одновременно с появлением Бешеного. - На этой красавице тоже, - сказал принц.
– Она уже разленилась. - Можешь поговорить с ней, - угрюмо произнес Вадин. - Сенели не пользуются словами.
– Мирейн осмотрел копыто Бешеного, осторожно наклонившись над ним, и как будто разговаривал с сенелем: - Я для Рами - великий господин, который сияет в ночи, повелитель магии. Я могу разговаривать с ней и понимать то, что она хочет мне поведать, и, быть может, она хорошо думает обо мне. Но тебя единственного она любит. Вадин едва расслышал все это. Слова были только словами, звуком, затуманивающим мысли, память же нанесла ему удар такой силы, что он чуть не упал. Люди в Хан-Яноне, уроженцы Окраин, тайные знаки и щелчок пальцев, который раздавался везде, где появлялся Мирейн. - Знак, - произнес Вадин.
– Знак, который они подают друг другу так, чтобы ты не видел. Это Великий Знак против принца демонов. - Знаю, - спокойно сказал Мирейн, выпуская из рук копыто и разглаживая запутавшуюся прядь в черной гриве. - Знаешь?
– Вадин с трудом удержался, чтобы не закричать, и перешел на шепот.
– Ты знаешь, что это значит? Здесь владения богини. Аварьян здесь такой же враг, каким богиня стала в Хан-Гилене и каким король хочет сделать ее в Хан-Яноне. Враг. Противник. Обжигающий дьявол. И они знают, что ты его сын. Любой человек в Умиджане может убить тебя, и все признают его святым. - Но пока никто не пытался. Никто не пытался сделать это, когда мы были здесь одни, без всякой защиты. Теперь появился Моранден, а из Дола идет его армия. - Откуда ты знаешь, что Моранден не станет подстрекателем твоего убийства? Он отправил тебя сюда. Может быть, это отлично подстроенная ловушка? - Значит, теперь ты против него? Желчь горьким комом подкатила к горлу Вадина. Он сглотнул. - Нет, это не так. Только теперь мне стало ясно, что бы я сделал, будь я на месте Морандена, среди своих вассалов. Я бросил бы тебе вызов и убил бы тебя, а потом позаботился о том, чтобы правда никогда не вышла наружу. - И тем не менее, - сказал Мирейн, - ты кое о чем забыл. Армия уже научилась хорошо ко мне относиться. - От этого очень легко разучиться.
– Вадин схватил его за руку.
– Давай сбежим. Прямо сейчас. Мирейн перевел взгляд с его руки на лицо и холодно приподнял бровь. - Ты неожиданно стал трусом? - Я не привык медлить возле ловушки. Свободная рука Мирейна медленно приподнялась в знак несогласия. - Нет, Вадин. Немало всякого случилось из-за моей гордости, но сейчас я не могу убежать. Эта игра слишком хорошо началась. И я должен доиграть ее до конца. - Даже если ты погибнешь? - Я или Моранден. - Или вы оба.
– Вадин отпустил его.
– И что я спорю с тобой? Сама Имин не смогла бы убедить тебя. Ты всегда все делал по-своему. Давай. Убивай себя. Будешь себе спокойно лежать мертвым и не увидишь, что будет дальше. Это больно кольнуло Мирейна, но укол был недостаточно силен. - Если такова воля бога, то пусть так и будет. Но я сделаю все что смогу, чтобы предупредить это. Ты доволен? Ничего другого не оставалось. Мирейн не согласится.
Парадный зал барона Устарена отличался пышным убранством. Его рыцари обедали на белом дереве, капитаны - на бронзе, а сам он и наиболее знатные гости пользовались тарелками и кубками из чеканного серебра. Здесь, как и в любом другом месте Окраин, женщины не разделяли трапезу с мужчинами, но дворянам прислуживали девушки с потупленными взглядами, одетые в скромные платья с покрывалами. "Нескольких, - подумал Вадин, можно было бы назвать хорошенькими". Та, которая сновала вокруг Мирейна, безусловно была смазливой - ласковые черные глаза и гибкое тело, вот только она оказалась даже выше Вадина, так что рядом с Мирейном выглядела просто великаншей. Вадин ненавязчиво попытался заглянуть под ее покрывало, чтобы узнать, так ли прекрасно ее лицо, как глаза. Мирейн тоже разглядывал ее с настойчивостью, которая уже начинала граничить с оскорблением. Но все же он не переступил эту границу. Устарей положил тяжелую руку на его плечо и осклабился. - Дочь моей сестры, - сказал он, кивая головой в сторону девушки. Нравится? Мирейн подбирал ответные слова с явной осторожностью. - Она очень красива и хорошо мне прислуживает. Она делает честь вашему дому. - Не сделает ли она честь вашему дому, принц Я нона? Девушка застыла, словно загнанная охотниками лань. Страх ее был вполне осязаем. Его почувствовали и барон, и Моранден, который смотрел, слушал и не произносил ни слова, и Мирейн. Мирейн сильнее других чувствовал этот страх, смешанный с зачарованностью и странно-беспомощным и пронзительным сожалением. - Я слишком молод, - ответил Мирейн, - чтобы думать о подобных вещах. Устарей рассмеялся, издав радостный рев. - Слишком молод для этого, принц? Может быть, ростом ты и напоминаешь ребенка, однако легенды приписывают тебе возраст мужчины. Неужели они просто лгут? Весь зал молниеносно затих. Туан с Джераном находились далеко, так же как и остальные воины, доказавшие свою верность Мирейну. Вадин не мог их отыскать. Каждый, чье лицо он узнавал, был солдатом Морандена, все они смотрели на Мирейна напряженно и с ощутимой враждебностью. Старая и действенная тактика. Отделить врага от его союзников, окружить и победить. Кубок Мирейна был полон крепкого сладкого вина. Он поднял его и выпил, салютуя Устарену. - Мужчина есть мужчина, какого бы роста он ни был. - Или даже если он полубог, - не унимался Устарен.
– Скажи мне, бог приходил к твоей матери как мужчина? А может быть, как дух, в виде золотого ливня или теплого дождя? Как бог овладел своей невестой? Глаза Мирейна сверкнули, но голос прозвучал ровно. - Все, что произошло, навсегда останется между нею и богом. - Как бы он ни пришел, - сказал, ничуть не смутившись, Устарей, - он оставил тебе свою метку. По крайней мере так говорят. Мирейн стиснул свою золотую руку в кулак. - С его стороны было очень милостиво оставить мне доказательство нашего родства. - Позволено ли простым смертным взглянуть на него? Напряжение в зале возросло до такой степени, что стало почти видимым. Мысли Вадина метались. Он сделал попытку заговорить. - Метку!
– кричал какой-то человек.
– Покажи нам метку! Неожиданно Мирейн поднялся, чуть не опрокинув свой стул. Один или двое пирующих рассмеялись, думая, что он перебрал. Мирейн выбросил вверх кулак. - Да, отец пометил меня. Он поставил клеймо, чтобы все могли его видеть. Смотрите! Золотым пламенем зажглась его ладонь. Кто-то вскрикнул. Вадин почувствовал, что позади него притаилась опасность. Он напрягся для прыжка, но было слишком поздно. Сильные руки схватили его и потащили назад. Черное лезвие рассекло воздух около груди Мирейна. Девушка, прислуживавшая ему, кружилась, широко открыв застывшие глаза. Моранден вскочил на ноги. Воины Умиджана сгрудились вокруг него. Двое держали сопротивлявшегося изо всех сил Вадина. Но Мирейн был свободен. Люди в зале отступили назад, убрав столы. Вокруг центрального очага образовалось свободное пространство, и люди по его краям стояли в строгом ритуальном порядке: мужчины - снаружи, женщины - внутри круга, а в самом его центре находились Мирейн и родственница барона. Она отбросила покрывало и оказалась еще более красивой, чем предполагал Вадин. И гораздо более опасной. В каждой руке она держала по кинжалу: один был черным и прямым, другой - бронзово-коричневым, с изогнутым лезвием. Она двигалась медленно, легко, словно в танце, постепенно приближаясь к своей цели. Вадин укусил державшую его руку. Ее владелец почти бессознательно ударил его, но не выпустил. Пока Вадин собирался с силами, чтобы возобновить борьбу, Моранден выкрикнул яростно и грубо: - Нет! Я запрещаю! Ему ответил Мирейн, сбросивший свои парадные одежды и ни разу не сбившийся с такта в этом смертельном танце. Голос его был пугающе мягок: - Оставь это, родственник. Либо я умру, и ты получишь все, о чем так страстно мечтал, либо я останусь жив, и тогда мы встретимся с тобой в честной битве. Как ты можешь проиграть?
– Он ослепительно улыбнулся.
– А я проигрывать не намерен. Черной молнией блеснул кинжал. Мирейн увернулся в танце. Девушка улыбнулась. - О великодушный, - почти пропела она.
– О храбрый мальчик, ты пришел сюда, чтобы драться в войне, затеянной из-за тебя. Как жаль, что ты должен умереть. Ты так молод. - Черное лезвие, - хрипло произнес Моранден, перекрывая затихающее эхо ее слов, - черное лезвие отравлено. Другое предназначено для твоего сердца. После того как ты расстанешься со своим мужеством. - Нежный яд, -сказала она.
– Он заставляет жертву мечтать о том, чтобы лечь и любить меня. Ты сделаешь это? Ты возлюбленный богини, и ты так прекрасен. - И так любим ее врагами. Мирейн поклонился Морандену, который не мог или не хотел помочь ему, но выполнил требования чести. Он двигался шаг в шаг с женщиной, повторяя ее движения и сохраняя дистанцию, которую она никак не могла сократить. Сначала Вадин думал, что слух изменяет ему. В зале, где ярко горел огонь, было так тихо, как будто в него не набилось почти полтысячи человек, следящих за тем, как два безумных создания скользят друг за другом. Но вот в эту невообразимую тишину вплелась медленная нежная музыка. Темнота, пронизанная золотом. Голос, одновременно глубокий и ясный. Это Мирейн начал петь. Женщина... нет, жрица, приверженка богини, никем другим она и не могла быть, - жрица прыгнула, словно когти выставив вперед бронзу и черную сталь. Пение оборвалось. Зазвучало вновь. Теперь оно слышалось отчетливо, но слова были странными. Казалось, в них нет никакого смысла или по крайней мере смысл этот выходил за рамки человеческого понимания. Чья-то могучая фигура ворвалась в круг - Устарей с напряженным лицом, с застывшими глазами, во власти чар. Мирейн исчез как тень. Жрица обернулась, и кинжалы сверкнули в ее руках. Черный клинок ударил первым. Барон стремительно налетел прямо на отравленное лезвие. Медленно, издав звук не более громкий, чем вздох, он опустился на пол. Жрица звонко и дико расхохоталась. - Кровь! Кровь во имя богини! Мирейн набросился на нее, быстрый и ловкий как кошка. Черный кинжал глубоко вонзился в сердце Устарена. Бронзовый сверкнул так близко от щеки Мирейна, что коснулся ее подобно бритве. Принц резко и яростно рассмеялся. Его золотая рука сжалась вокруг запястья жрицы, и она взвыла от боли. Нож упал, она тоже. Отпустив жрицу, Мирейн подхватил кинжал и обернулся. Пламя взметнулось к кровле и рассыпалось на тысячи тлеющих угольков. Он прошел прямо по ним. Через них. Стоявшие в круге расступились, в ужасе отпрянув под его взглядом, охватившим их посеревшие лица. Божественная сила наполняла его глаза, пламенела в них, поглощала их. - Глупцы, - произнес он с ужасающей мягкостью.
– Храбрые, безрассудные, вероломные глупцы. - Адское отродье!
– взвыл самый смелый или самый безумный. Это могла быть женщина. Это мог быть мужчина, визжащий от страха. Мирейн не ответил. Он остановился перед братом своей матери и сказал: - Я запомню, что ты помог мне. Запомнишь ли ты, что я ниспослал смерть на главного бунтовщика, зачинщика беспорядков на Окраинах, вождя племен? Он мог бы поймать в ловушку нас обоих: меня - убить, а тебя - сделать своей марионеткой. Я оставляю тебе его владения и его людей.
– Он швырнул к ногам Морандена кинжал, звякнувший в тишине.
– Делай с ними все что хочешь, лорд Западных Окраин. Мой отец призывает меня в другие края.
11
С тех пор как Мирейн уехал, король снова стал выходить на зубчатую стену, только теперь он смотрел не на юг, а на запад. Имин обычно сопровождала его в эти часы ожидания. Спокойная и молчаливая, она смотрела на него так же часто, как и в сторону горизонта. Он стар, думала она. Он всегда был старым, но все же крепким, словно старое дерево. Теперь он стал совсем хрупким. Когда ветер приносил обжигающе холодный воздух с гор, король дрожал, кутаясь в плащ; когда палило солнце, он ежился под его лучами. На четвертый день убывания Ясной Луны и на двадцатый со времени отъезда Мирейна солнце скрылось за тяжелой пеленой облаков. Мелкий серый дождик сделал стены замка серыми, но король не уходил. Даже Имин не удавалось отговорить его. Он стоял, не скрываясь под навесом, который соорудили для него слуги, и струи дождя заливали ему лицо, а ветер развевал волосы. Дрожь то и дело сотрясала его, несмотря на богатый и теплый плащ из расшитой кожи, подбитый овчиной. Те, кто приезжал и уезжал по делам королевства, - ибо король правил со стены так же уверенно, как и сидя на троне, - переглядывались друг с другом, делая знаки, которых, по их мнению, он не замечал. Очевидно, он окончательно впал в детство. Король не снисходил до всего этого, а Имин, потерпев неудачу и не уговорив его покинуть бойницы, заставила себя успокоиться. Иногда она пела в одиночестве старые песни и новые, песни о дожде и гимны Солнцу. Внезапно она замолчала. Король напрягся и шагнул навстречу яростному порыву ветра. Дол Янона был окутан легким туманом. В этом тумане двигались тени, то полностью скрытые, то ясно различимые: крестьяне, посланные по поручениям, не терпевшим отлагательства до того, как распогодится; путешественники, бредущие к теплу и уюту замка; гонец с почтой; женский паланкин. На этот раз появилась кавалькада из четырех всадников, не отличимых друг от друга в струях дождя. Никакой флаг не реял над ними, а эмблемы, если они и были, оказались скрыты под темными плащами. Сенели путников двигались еще достаточно проворно, но шеи их уже согнулись от усталости. Передний сенель вороной масти, лоснящийся под дождем, единственный, бежал легко и свободно. Без узды. Король уже был на ступенях лестницы, ведущей к воротам. Кованые копыта прозвенели под сводами изогнутой арки. Один за другим всадники устало спешились, чтобы почтительно приветствовать короля. Он не обратил на них внимания. Мирейн медленнее других слез со спины Бешеного, хотя он казался не таким утомленным, как остальные. Он даже улыбался, подходя к ожидающему его с распростертыми объятиями деду. Когда король разжал руки, принц отстранился со словами: - Почему ты такой же мокрый, как я? Дедушка, ты поджидал меня? - Да.
– Король протянул руки, чтобы снова коснуться внука.
– А где Моранден? Лицо Мирейна не изменилось. - Он приедет после. Ему нужно еще кое-что уладить. - Все эта война? - Война окончена.
– Мирейн вздрогнул и чихнул.
– Дедушка, ты разрешишь отпустить моих спутников? Если король и ощутил в его ответе уклончивость, он понял его правоту. - Иди и ты. Мы поговорим, когда ты обсохнешь и отдохнешь.
В очаге королевской спальни пылал огонь, на нем грелось терпкое вино со специями; напротив огня сидел король, а рядом с ним на табурете расположилась Имин. Мирейн молча сел возле них и принял кубок из рук певицы. Он искупался; его чистые волосы были распущены и сохли, а тело облачилось в длинный мягкий халат. Его лицо в отблесках пламени было неподвижным, как маска, губы сурово сжаты. Король шевельнулся. - Расскажи, - просто попросил он Мирейн долго молчал, не отрывая взгляда от кубка с нетронутым вином. Наконец он произнес: - Война окончена. В конце концов, это была не совсем война. Все это было хитрым обманом. Устарей из Умиджана играл в нем не последнюю роль. Он мертв. Я здесь. Моранден вернется, когда утвердит свое владычество. Снова воцарилась тишина. Мирейн не проявлял ни малейшего желания продолжать, и король сказал: - Ты рано оставил его и поехал почти один. Почему? - Там мне нечего было делать. - Ты мог бы остаться и править от моего имени. Ты мой наследник и будешь королем. - Властелин Западных Окраин - Моранден. Король долго и пристально смотрел на него. - Может быть, ты сбежал? Поникшая голова Мирейна вскинулась. - Ты упрекаешь меня в трусости? - Я сказал только то, что скажут другие. Ты готов защищаться? - В той части Янона, - сказал Мирейн, - мое происхождение не может быть предметом гордости. Поскольку война, в которой я сражался, окончена, я счел более разумным вернуться сюда. - Как умер Устарей? Если этот вопрос был задан в надежде что Мирейн потеряет бдительность, то король просчитался. - Он пал от руки своей родственницы, жрицы богини. Она просто спятила. Но целилась она, - добавил юноша, - в меня. Лицо короля стало строгим. - И никто не попытался защитить тебя? - Мой дядя пытался, мой оруженосец тоже. Но им помешали. Устарей погиб. Я остался жив. - И ты уехал. - Прежде чем из-за меня погибнут другие. Пока еще не время объяснять жителям Окраин их религиозные заблуждения. Король склонил голову, словно внезапно почувствовал, что не в силах удерживать ее тяжесть. В глазах его стоял ужас - видение мертвого Мирейна с черным клинком в сердце. Мирейн встал напротив него на колени и положил ладони на колени старика. - Дедушка, - произнес он настойчиво.
– Я жив и здоров. Смотри, я здесь, живой и не раненый. Я не мог бы умереть и оставить тебя одного. Клянусь рукой моего отца. - Рукой твоего отца.
– Король поднял руку Мирейна, прикоснулся пальцем к золотому солнцу и коротко, болезненно улыбнулся.
– Отправляйся в кровать, дитя мое. Похоже, ты нуждаешься в отдыхе. Мирейн помедлил, затем встал и поцеловал короля в лоб. - Спокойной ночи, дедушка. - Спокойной ночи, - ответил тот почти неслышно. Имин осторожно прикрыла за собой дверь. Спальня была слабо освещена, огонек ночника мерцал в потоках воздуха, отбрасывая на стены танцующие тени. Страж, парень из Имехена, встал на ее пути, выбравшись из своей ниши, глаза его сверкали, а весь облик был воплощением тревоги. Она пропела Слово, и он медленно отступил. Мирейн лежал в постели, но не спал. Он не шевельнулся, когда Имин подошла к нему. Он даже не взглянул на нее. Ожерелье он снял и выглядел без него необычно: казался очень молодым и совсем беззащитным. Но она знала, что это иллюзия. Даже в моменты сильнейшего упадка Мирейн не ослаблял своей защиты. Ему нужно было только поднять руку. Он заговорил тихо, холодно, неприветливо: - Ты обладаешь великим мастерством обращаться с Голосом. - Иначе я не пела бы для короля. Тогда он перевел на нее взгляд. Возможно, это его развлекало. И совершенно определенно что-то не давало ему покоя. - Я не могу позволить себе настолько очароваться, - сказал он.
– Даже когда я очень хочу этого. Женщина присела на кровать рядом с ним. - Ты уже испытал это? - Мое посвящение в жрецы было... затруднительно. Один из жрецов, молодой, сильный и нетерпеливый, предложил мериться силами.
– Мирейн помолчал. Внезапный мрак в его глазах сменился нахлынувшим светом.
– Он выжил. Излечился, после хорошего ухода. - А ты завоевал свое ожерелье.
– Жрецы Аварьяна не могли отказать в нем его сыну. Даже если он не хотел подчиниться этой последней крупице его воли. Даже если он принес дыхание смерти. Даже если он не мог обуздать силу, которая таила в себе смертельную опасность для всех них. - Может быть, - сказала Имин, -
– Скажи мне то, что ты скрываешь от короля. Глаза Мирейна померкли. - Что мне скрывать? Внезапно ее терпению пришел конец. - Мы что, должны играть тут в "веришь - не веришь" словно дети? Король мирится с этим, желая , облегчить твою боль. Я же не такая стеснительная. Ты оставил Умиджан, потому что Моранден пытался убить тебя. Так или нет? - Нет. Не Моранден, а Устарей посредством своей родственницы, жрицы Темной богини. Моранден старался как мог помочь мне. - Но этого было недостаточно. - И все же больше, чем ему было необходимо. - И это уязвляет тебя. Внезапно Мирейн перекатился на живот. Покрывало соскользнуло; он не сделал усилия поправить его. Имин с удовольствием смотрела на его изящное тело с гладкой кожей. Увидев зажившие шрамы, она поняла, откуда они взялись, и не устояла перед искушением погладить легкой рукой его спину. Он вздрогнул, но голос его зазвучал ровно и уверенно. - Это радует меня. Моранден мог бы замыслить предательство, мог бы бросить мне вызов. Но когда дело дошло до края, он пришел мне на помощь. Он может стать моим союзником. - Но тогда почему ты покинул его? Почему ты не остался и не воспользовался этим преимуществом? Теперь он находится на Окраинах, среди своего собственного народа. Он забудет о союзе и будет помнить только о вражде, он добьется того, что его люди восстанут против тебя. Почему ты позволил ему предать тебя? Мирейн молниеносным движением повернулся, привстал и схватил ее за руку так, что она не могла высвободиться. Имин встретилась с его диким темным взглядом. Ноздри его раздувались, губы искривились. - Я ничего ему не позволял. Мне нечего было сказать по этому поводу. Меня предали, и эта сила явилась и сделала все так, как хотела. Она заманила Устарена на смерть. Она низвергла жрицу. Она швырнула Окраины в лицо Морандену, а меня отправила назад в эту мою конуру, где меня ждали спасение, тепло и полная безопасность.
– Так же внезапно Мирейн отпустил ее руку, охваченный яростью и отчаянием.
– Все это сделала сила, и теперь она спит. А я остался наедине с тем, что натворил. Убийство, безумие, трусость... - И мудрость, - перебила она его.
– Да, мудрость. До этого я была не права; я просто не думала, что говорю. Конечно, раз твоя сила истощилась, лучшим выходом был отъезд, да и Моранден сейчас не восстанет против тебя. Он не восстанет. Он бросит тебе открытый вызов перед всем Яноном. Твоя сила многое знает, раз она направила тебя обратно к нам. - Моя сила сделала намного больше, чем просто защитила меня. Она убивала. А я... я ликовал. Я дал богине крови, и бог запылал во мне, и это было слаще вина, слаще меда, слаще даже, чем желание.
– Его голос дрогнул на последнем слове; он свернулся калачиком, спрятав лицо в прядях распущенных волос, - И я хотел бы знать, певица, не являются ли все эти клятвы страшной ошибкой? Может быть, если бы... я...
– Он рассмеялся.
– Может быть, все очень просто и мне только нужно сделать то, что делает любой человек, когда чувствует в себе необходимость этого. Сила увидит, как это сладко, и забудет об удовольствии убивать. Ее глупый мозг пожелал узнать, не выпил ли он чересчур много вина. Но ее обоняние не могло уловить никакого запаха, кроме его собственного слабого, но отчетливого запаха мужчины: ее глаза видели, что взгляд его ясен, разве что чуть тревожен; ее сердце поняло, что он просто был самим собой. Рожденный от бога, зажженный от его пламени, отягощенный бременем судьбы и вынужденный следовать ей, Мирейн тем не менее оставался человеком - очень юным, почти мальчиком, но его заботы могли бы свалить с ног и зрелого мужчину. Мгновение пролетело, вспышка опасности померкла. Мирейн вытянулся на боку и укрылся, но не торопливо, не так, словно хотел что-либо скрыть. После этого он улыбнулся нежнейшей на свете улыбкой, и Имин была готова убить его, потому что теперь, когда он совладал с собой, он отнимал у нее всю ее возвышенную отстраненность. И сам не знал, что сделал. - Пой для меня, - сказал он по-детски простодушно. Она глубоко вздохнула и повиновалась. Она почувствовала, что он проник в ее разум, углубился в него, пустился по извилистым тропкам се мыслей. Его лицо выдавало яростный протест против жалости. Имин не чувствовала ничего похожего. Она наблюдала, как он начинает сердиться, как понимает, насколько это смешно, и как пытается скрыть веселье. Теперь он выглядел на свой истинный возраст. Прежде чем он успел рассмеяться, она помешала ему, приложив руку к его губам. Они были очень теплые. Имин осторожно отступила назад. Теперь его глаза снова принадлежали ему. Печаль и вина еще жили в них, гнев еще вернется, но великая буря миновала. Теперь он смотрел на нее, и для жреца Солнца, воспитанного в Хан-Гилене, взгляд его был на удивление бесстыден. Он даже не пытался скрыть возбуждения. - Тебе лучше уйти, - сказал он твердо, и его голос сорвался лишь на ничтожную долю. Имин не двинулась с места. - Не хочешь ли, чтобы я спела тебе на ночь? Он застыл, уязвленный. - Я что, похож на ребенка? - Ты очень похож на мужчину, принесшего клятву, от которой его могут освободить только смерть или трон; на мужчину, который совершил подвиги, достойные песни, и пострадал, совершая их, и начал творить мир. Ты будущий король, а я королевская певица. Я могу петь для тебя?
12
Когда Вадин очнулся от сновидений о песнях и магии, он сам чуть не запел. Мирейн уже встал и мылся, стараясь не рычать на слуг. Когда Вадин вошел в ванную комнату, Мирейн встретил своего оруженосца сверкающим взглядом и почти болезненной улыбкой - так долго оставался он наедине со своим гневом и со своим богом. - Заходи, - сказал он, - и скажи этим хлопотунам, чтобы порхали где-нибудь в другом месте. Никто не обиделся и даже не смутился. Слуги сияли от радости, потому что их молодой господин вернулся и потому что теперь возобновятся их ежедневные сражения, которые неизменно заканчивались одним и тем же. Он вымылся, оделся и поел сам, но зато они принесли ему воды и поставили плошку с мыльной пеной так, чтобы он без труда мог до нее дотянуться, они держали перед ним полотенца, готовили платье и прислуживали ему за столом. По мнению Вадина, они почти выиграли эту битву. Как обычно, Мирейн разделил ванну и завтрак с Вадином. Как обычно, Вадин сопротивлялся до последнего. Все было совершенно как всегда. После стольких дней, проведенных в седле, и ночей в палатке, когда слово произносилось только в случае крайней необходимости, все это было сладчайшим чудом. И тем не менее Вадин не был удивлен, когда знакомый роковой взгляд вернулся. В нем стало меньше явного безумия, чем прежде, и длился он недолго. Однако достаточно долго, чтобы Мирейн успел оглядеть Вадина сверху донизу. Он облизал губы и сказал: - Надевай все свои серьги. И медное ожерелье. И браслеты, и праздничный пояс. Брови Вадина взлетели вверх. - Куда ты меня отправляешь? Торговать своим телом? Улыбка тронула уголки губ Мирейна. - Можно сказать и так. Я хочу, чтобы ты выглядел как лорд, каковым ты и являешься. - Тогда мне лучше снять твою форму, мой господин. - Нет, - последовал решительный отказ.
– Джаян, Аширай, забирайте вашу жертву. Это мой оруженосец. А еще он наследник Гейтана. Сделайте из него воплощение и того и другого. Молодой слуга и старик, свободный асаннанин и пленник с востока, обрушили на Вадина свои заботы с нескрываемым удовольствием. Он вытерпел это даже с большей снисходительностью, чем Мирейн, хотя и не торопился этим гордиться. Это возбуждало тревогу. Выражение лица Мирейна предвещало кое-кому неприятности, и Вадин не осмеливался думать, кому именно. Слуги расплели косички Вадина, причесали его волосы и снова заплели; только теперь это была прическа не оруженосца, а настоящего лорда. Они подстригли его растрепанную бороду и украсили ее медью, довели до совершенства его платье, и наконец Вадин стал выглядеть так, как требовал Мирейн. Они даже сделали то, на что он решался лишь в самые большие праздники: начертили ему между бровей знак его дома - красного льва, застывшего в прыжке к восходящей луне. Когда Вадина подвели к высокому зеркалу, оттуда на него глянул какой-то незнакомец. Довольно красивый молодой человек, если уж быть правдивым, и похожий на лорда в этом пышном наряде. Принц королевской крови подошел и встал рядом. От этого Вадин более чем когда-либо стал выглядеть японским дворянином, не таким, конечно, как Мирейн, но достаточно величественным. Он мог держать голову высоко, потому что знал: есть только один человек, перед которым он с радостью склонит ее. Отражение Мирейна улыбнулось ему в ответ.
– Друг мой, ты откровенно красив. Красив настолько, чтобы понравиться женщине. Вадин повернулся к принцу. Тревога сжалась в тугой ком, вставший у него в желудке. Мирейн дал клятву жреца и не мог бы отправлять посредника к предполагаемой невесте. Еще в меньшей степени вероятно, чтобы он рассматривал перспективу союза для развлечения. Остается только... - У меня есть подарок, - сказал Мирейн, - предназначенный для великой леди. Разумеется, я не могу оскорбить ее, вручая его собственными руками. Тем более я не могу унизить ее, прислав для этого слугу. Ты сделаешь это для меня? Глаза Вадина сузились. Эта просьба была такой простой, такой непринужденной, что выглядела зловеще. - Кто эта леди? Или я не должен спрашивать? - Почему же?
– охотно ответил Мирейн.
– Это леди Одия. Ты пойдешь к ней, Вадин? Сначала возник страх, за ним пришла обида. - Проклятие, тебе ни к чему меня так обхаживать! Почему бы. попросту не приказать, и все тут? Мирейн мотнул головой. - Я не хочу тебе приказывать. Ты пойдешь туда по собственной воле? - А я что, должен уверять тебя, что обязательно пойду?
– Мирейн засмеялся, и это взбесило Вадина, но это было лучше, чем то, что происходило раньше.
– Ты хочешь, чтобы этот подарок, каким бы он ни был, перешел непосредственно из моих рук в ее? - Да.
– Мирейн вложил в руки Вадина подарок - маленькую слегка вытянутую коробочку, вырезанную из какого-то южного дерева и инкрустированную золотом.
– Ты должен отдать ее леди, и никому другому, и смотри, чтобы тебе никто не помешал. - Если верить слухам, это будет не так-то легко.
– Вадин провел пальцем по резьбе.
– Я должен дождаться ответа? - Проследи за тем, чтобы она открыла шкатулку. Скажи, что я возвращаю то, что принадлежит ей.
– Мирейн оскалил зубы. Это была отнюдь не улыбка. Тебе не грозит никакая опасность. Я это гарантирую. Вадину пришли в голову несколько вариантов отказа, но ни один из них не годился при нынешнем настроении Мирейна. Так что он предпочел промолчать, низко поклониться и поспешно уйти.
Женщин имехени воспитывали в скромности, но все же они жили не в затворничестве, и, конечно, их не охраняли евнухи. Это неестественное явление было порождением варваров и людей с Окраин. Вадин, оказавшись лицом к лицу с угрюмым стражником Одии, почувствовал, что не в состоянии сказать ни слова. Человек этот был таким же высоким, как и он сам, и даже более рослым. Его лицо было слишком гладким, волосы - слишком густыми, а глаза - ужасающе пустыми. Они оглядели молодого лорда в праздничном наряде и во всей его мужественной красе и ничего не выразили. Вадин возвысил голос, глядя в эту маску: - Я пришел от имени принца-наследника. Я должен говорить с Леди Одией. Дай мне пройти. В глазах стража что-то мелькнуло. Вадин приготовился к повторной атаке, но воин отвел копье, преграждавшее путь молодому лорду, и отступил в сторону. Спина Вадина распрямилась. Его пропустили. Очень легко. Словно ожидали.
Это был совершенно чужой мир - крепость, охраняемая евнухами, наполненная странными ароматами и отзвуками высоких голосов. Не одна леди Одия пребывала здесь. У каждой из королевских жен была комната, или покои, или целый двор. В большинство помещений можно было свободно войти. По пути Вадину удавалось кое-где разглядеть женщин в зале или во дворе; как правило, это были пожилые дамы, шествовавшие в сопровождении своего клана и свиты. Всего их было девять - высокородных и незнатных, красивых и не очень, выбранных согласно обычаям или ода-бренных королевской милостью, и при обязательном условии, что союз короля с ними будет способствовать укреплению королевства. Их было девять, а десятая была Первой Леди Дворца. Как бы высоко ни возносились остальные, как бы знатен ни был их род и значительны их титулы, здесь правила она, и власть ее была абсолютной. Вадин, допущенный в се владения, без провожатого мог бы заблудиться и долго бродить по коридорам. Но он был охотником, а охотничья мудрость гласит: когда заблудишься - остановись и подожди. Спустя некоторое время появился человек, еще один евнух, старый и высохший, но глаза его светились, в то время как взгляды остальных были тусклыми. - Идем, - сказал он низким, почти как у мужчины, голосом. Вадин двинулся вслед за ним. Он чувствовал себя словно во сне и в то же время был напряженным и бдительным, воспринимал каждый шорох и каждый звук. Коробочка, лежавшая у него в руке, была тяжким грузом. Мимо них туда-сюда сновали люди. Слуги, одна или две леди, хорошенький паж, который замер, изумленно глядя им вслед. Быть может, из зависти. Здесь не было места мужчине, будь то даже семилетний мальчик или южанин с миндалевидными глазами и смуглой красноватой кожей. Хозяйка этих покоев, кем бы она ни была, обладала утонченностью и изощренностью; она сумела сменить железный ошейник рабыни на бронзовое ожерелье. Евнух провел Вадина к длинной лестнице. На ее вершине находился еще один стражник, настоящее чудовище, огромный лысый толстяк. Однако самым страшным были не его размеры и не его лысина: кожа его оказалась такой белой, как об этом рассказывал сказочник, но глаза были серыми как сталь. Вадин содрогнулся в своем теплом бархатном плаще и чрезвычайно осторожно миновал гиганта, словно евнух мог заразить его своей неестественной, как у личинок, бледностью. Его провожатый злобно улыбнулся.
– Что, мой юный господин, вам не нравится Каши? Он настоящая редкость и настоящее чудо, это сын Крайнего Запада, где кожа людей такого же цвета, как снег. Моя госпожа заплатила за него целое состояние. Вадин не счел нужным отвечать. Достаточно уже того, что эти злые глаза увидели его замешательство. Он не намерен давать им повод для дальнейших насмешек. Разве он не наследник Гейтана? Разве он нс посланец принца-наследника? Его надменность помогла ему дойти до конца пути. Леди Одия сидела в комнате с широкими окнами, распахнутыми навстречу солнцу и ветру; под защитой стражи, легенд и уединения она даже не надевала покрывало. Ее длинные блестящие черные волосы, едва тронутые сединой, были заплетены в косы, как у мужчины, тело облачено в платье, простое, как у служанки, и она не носила ни единой драгоценности. Красота ее так же поразила Вадина, как некогда в роще. Никакой мягкости и нежности, ничего женственного, и при этом Одия была женщиной до мозга костей. Такой же, как сама богиня воплощение женского, сестра волчицы и тигрицы, дочь лун и потоков тьмы, безжалостная, как сама земля. Боль вывела Вадина из оцепенения; края коробочки, острые как лезвия, впились в его стиснутые пальцы. Это чары, она насылает чары... Он смотрел на нее и заставлял себя видеть стареющую женщину с худым, почти уже бесполым телом, одетую в темное платье. Ее волосы потеряли блеск, на лице лежал отпечаток прожитых лет. Но она все еще была прекрасна. Его тело выполнило привычный ритуал: он встал перед ней на одно колено и наклонил голову на уровень, положенный для приветствия королевской наложницы. Он чувствовал, что движения его неуклюжи как никогда, ребра выпирают, а борода растрепалась. Как он только осмелился потревожить своим неприятным появлением эту великую королеву? Чары. У него в голове раздался голос, похожий на голос Мирейна: Отдай ей коробочку, Вадин. Он сделал это и произнес слова, которые велел ему сказать принц. - Наследник трона посылает вам этот дар, всемилостивейшая госпожа. Вы потеряли это, а он нашел и теперь возвращает. Одия взяла шкатулку. На ее лице ничего не отразилось. Это роднило ее с Мирейном и с королем. Такое поведение действительно называлось королевским. - Я должен видеть, как вы откроете шкатулку, госпожа, - сказал Вадин. Она подняла глаза. Если бы он и хотел пошевелиться, то не смог бы этого сделать. Женщина изучила каждую черточку его лица, от бровей до подбородка. - Ты... почти... красив, - произнесла она.
– Когда твое тело наберет полную силу, ты будешь великолепен. Если только, - добавила она, проживешь так долго. - Откройте коробочку, - повторил Вадин. То ли Мирейн, завладевший языком своего оруженосца, то ли ужас, который уничтожает разум и изгоняет слова. В воображении Вадина возникло видение: темная комната, где бесполезно ждать помощи; высоко занесенный нож с блестящим черным клинком; новый страж у двери. Достаточно молодой, чтобы помнить, что значит быть мужчиной. Глаза леди отпустили его так внезапно, что он покачнулся. Ее длинные пальцы нащупали замок, подняли крышку. Она без удивления заглянула внутрь, но тут спокойствие ей изменило. Ярость сверкнула меж бровей, ярость блеснула в оскале зубов. Двух зубов недоставало, на их месте виднелись уродливые бреши, и это разрушило остаток чар. С внезапным неистовством Одия отбросила шкатулку, содержимое которой тускло поблескивало в ее руке - черный кинжал жрицы из Умиджана. Вадин широко раскрыл глаза. В последний раз он видел его вонзенным в сердце Устарена. - Скажи своему хозяину, - произнесла Одия, и голос се прозвучал хрипло, словно крик стервятника, - скажи его высочеству принцу, что я принимаю его дар. Я буду хранить его до тех пор, пока не придет время испить его крови. Ибо слуги мои ослабели, но они окрепнут; а богиня жаждет. - Я слышал, - сказали горло, язык и губы Ва-дина.
– И я не боюсь. Пусть богиня жаждет крови солнца, но пусть она поостережется. Его пламя пожирает все, что берет свое начало во тьме. - Но в конце концов истощится само пламя. - Кто может знать, каков будет истинный конец?
– Вадин снова поклонился с подчеркнутой вежливостью.
– Желаю вам доброго дня, моя госпожа Одия.
13
Знойным полднем Моранден въехал в Хан-Янон со своими отрядами под развевающимися знаменами. - Бесстыжий, - произнесла какая-то женщина, когда копыта зацокали по рынку. - Цыц!
– оборвал ее другой голос.
– Кругом уши. - Ну и пусть! А вот я слышала, что... Имин протиснулась сквозь напирающую толпу. Она знала, что именно слышала та женщина. Все это слышали. - Он пытался убить наследника, правда пытался, во всяком случае, так говорят. - Если не клянутся, что он спас принцу жизнь. - Спас! Как же! Он заманил молоденького господина подальше, привязал к алтарю и даже предложил его самой... - И хорошо было бы, если бы он это сделал. Плюгавый жеманный чужеземец. Другой хоть настоящий янонец. Певица сжала губы. Этот припев не исчезнет, несмотря на все ее песни и объявления короля, вопреки самой великой магии Мирейна. С отъездом Морандена недоброжелатели было попритихли, но теперь они заговорят снова, и слова эти будут звучать громче, чем прежде. Имин вздрогнула, несмотря на палящее солнце, и прокляла эту ясность собственного ума, которая порой граничила с пророческой. Внезапно поднялась какая-то суматоха. Имин, зажатая толпой, увидела, что отряд Морандена приостановился. Со стороны крепости спускался другой отряд - королевские оруженосцы на отдыхе с соколами на запястьях и собаками на поводках. Одна из собак вырвалась и устроила переполох среди прилавков; тогда несколько молодых проказников пришпорили коней и стали подражать взявшим след собакам. Однако в центре этого столпотворения образовался ледяной остров посреди летней жары. Мирейн посмотрел в лицо брата своей матери: ион, и Бешеный были неподвижны, только глаза блестели. Усталый боевой сенель Морандена беспокоился, бил копытом и норовил опустить рога. Гиканье и вопли оповестили, что собаки пойманы. В нарастающем молчании они прозвучали слишком громко. Слух напрягся, дыхание замедлилось. Оруженосцы выстроились в линию за спиной Мирейна, сверкая глазами. - Приветствую тебя, дядя.
– Голос юноши был ясным, холодным и гордым и четко выделялся в тишине.
– Как идет война? Моранден усмехнулся, обнажив белые зубы. - Хорошо, принц. Воистину хорошо.
– Он облокотился о высокую луку седла, являя собой воплощение властной непринужденности.
– Гораздо лучше, чем в тот момент, когда ты покинул нас. Несколько оруженосцев, и прежде всех Вадин из Гейтана, сделали шаг вперед. Мирейн поднял руку, они тотчас остановились. Он улыбнулся. - Когда я уезжал, - сказал принц, - вообще никакой войны не было. Только...
– он заколебался, как будто не желая произносить это слово, только вероломство. Я рад, что ты избавился от него. Имин задержала дыхание. Люди вокруг жадно смотрели. Моранден наклонился к шее скакуна. - Я всегда был верен своему законному правителю. - Не сомневаюсь, - ответил Мирейн. Бешеный танцевал вокруг мышастого жеребца Морандена, словно наконечник копья, расчищающий дорогу в толпе. Люди Морандена следили за ним глазами. Рявкнув команду, старший принц заставил их развернуться и послал своего скакуна по дороге к замку. По толпе прокатился вздох. Возможно, вздох облегчения от того, что соперники не дошли до схватки. Или, что более вероятно, вздох разочарования. Однако ни у кого не было времени чувствовать себя обманутыми. Моранден вернулся всего за несколько дней до одного из двух главных праздников Янона - праздника Вершины Лета, который посвящался Аварьяну. Нынешний должен был быть пышнее, чем когда-либо, поскольку кульминационный и святейший из дней праздника был также и празднованием дня рождения Мирейна, первого в родительском замке и шестнадцатого на свете. Все лорды и военные вожди в Яноне, так же как и множество простолюдинов, явились взглянуть на наследника королевства. Многие несли подарки, самые богатые, какие только могли себе позволить. В этот день, день солнцестояния и первый день нового года, Мирейн проснулся рано, задолго до рассвета. Однако Вадин поднялся раньше него, и, что было еще необычнее, король тоже. Когда наследник открыл глаза, он прежде всего увидел лицо деда, который склонился над ним, устремив на внука неизменно терпеливый взор. Мирейн сел, слегка нахмурившись, и отбросил волосы с глаз. - Мой господин, что... - Подарки, - произнес король. Вся его строгость растаяла, и он улыбнулся своей великолепной улыбкой, которую редко кто видел.
– Подарки наследному принцу Янона. И правда, это были подарки. Вадин внес их один за другим - честь, за которую он боролся; с меньшим успехом он боролся с улыбкой, которую никак не мог согнать с лица. Полные доспехи, изготовленные по меркам Мирейна, но с расчетом, что он еще вырастет: позолоченная кираса, легкая и прочная, сделанная так, как это умеют лишь кузнецы в Асаниане; панцирь, как будто гравированный солнечными лучами его отца; кожаная туника, чтобы носить ее под панцирем, с разрезанными для удобства и простоты полами, скрепленными позолоченной бронзой; шлем из блестящего полированного золота с выгравированными языками пламени, украшенный алым пером на верхушке. А к этим доспехам еще и перевязь, и ножны, также алые с золотом, и меч драгоценной асанианской стали с лезвием, достаточно острым, чтобы пускать кровь из воздуха. И еще алый плащ с золотой пряжкой, круглый щит-солнце, копье и седло из алой кожи с золотой инкрустацией. Мирейн погладил мягкую выделанную кожу и поднял взор на короля. Вадин никогда еще не видел, чтобы он был так взволнован. - Мой господин, - сказал принц.
– Дедушка. Это бесценный дар. - Пристало ли Сыну Солнца защищать свои владения в скромных доспехах? Король сделал знак единственному слуге, от которого Вадину не удалось отделаться.
– Однако это на будущее. А это я дарю тебе на твой праздник. Он вручил ему почетное платье, королевское платье из золотой парчи. Слуга надел его на Мирейна, переплел ему волосы золотом, украсил сокровищами горных королей. Мирейн выпрямился под тяжестью драгоценностей, отвечая на улыбку старика. - Из тебя выходит прекрасный принц,- сказал король. - Золотая парча, - ответил Мирейн, - да корона. И, - с озорным блеском в глазах добавил он, - поразительно высокомерный вид. Король громко расхохотался. Это событие было столь редким, что даже Мирейн удивленно уставился на него. Рабан протянул ему руку. - Идем, молодой король. Вызови для меня солнце на небо своей песней.
Мирейн пел ритуал восхода у алтаря Хан-Янона, главный меж жрецов, сияющий не только от золота и нарождающегося солнечного света. На сей раз Вадин тоже был там вместе со всеми, кто смог втиснуться в храм, и вместе со всеми он ахнул, когда Аварьян, поднимаясь, ударил в кристалл на вершине храма и отбросил на алтарь копье белого пламени. Это была не магия, а настоящее искусство, чудо ежегодного праздника, привычное, как пляшущие огни во время сбора урожая. Но перед сияющим алтарем стоял Мирейн, он поднял руку, и сам Аварьян спустился и заполнил ее. На какой-то обжигающий миг Вадину показалось, что он слепнет. Затем он понял, что может видеть Мирейн в середине солнца, в мире чистого света, который, несмотря на свой полыхающий блеск, опускался на него прохладно и чисто. Это было песнопение, исполненное голосом, который Вадин знал, а слова эти он слышал во время каждого празднования Вершины Лета, с тех пор как стал достаточно взрослым, чтобы стоять в храме. Оруженосец моргнул, свечение померкло, а может быть, слилось с миром. Мирейн продолжал ритуал в окружении жрецов и благовоний. Момента пришествия бога словно не бывало. Возможно, его и не было. Никто больше о нем не помнил. Кав непонимающе уставился на Вадина, когда тот его об этом спросил, следуя за толпой к залу утреннего пиршества. Олзан засмеялся и сказал что-то насчет учеников колдунов. Сначала Вадин не мог пробраться поближе к Мирейну, чтобы спросить, что же это было, а когда он наконец смог протолкнуться к своему законному месту за креслом принца, Мирейн решил оставить лордам их великолепие и съесть свой завтрак среди простолюдинов на рынке. Король улыбнулся и отпустил его, а многие из высокорожденных пошли с ним, так что вопрос Вадина так и потерялся в праздничною гвалте.