Замок Шамбла

Геру Констан

– Шляпа, белая блуза и панталоны оливкового бархата.

– Именно, — прошептала госпожа Марселанж.

– И все те, которых ты слышал, говорили одно и то же? — спросила Мари Будон.

– Все.

– Вот это-то и плохо! — прошипела графиня сквозь зубы. — Если бы хоть кто-то сказал что-нибудь другое…

– Достаточно одного?

– Да, одного.

– Будут трое, — сказал Будуль.

– Трое? — вскрикнула графиня, тотчас обернувшись к нему. — Как это?

– О! Несколько бутылок вина и золотые монеты прочистили

мозги трем приятелям, которые вдруг вспомнили, что несколько раз встречали Жака Бессона, одни до, другие после первого сентября и никогда не видели на нем панталон оливкового бархата, никогда.

– Вот это хорошо.

– Да, — продолжал Будуль. — Но я слышали другие разговоры… очень тревожные.

– Говори же! — закричала Мари Будон.

– Сегодня утром в лардерольском кабаке Матье Бессон спросил Перена, чем кончится процесс по делу его брата. «Я думаю, — отозвался Перен, — что Жаку отрубят голову». Тогда Матье Бессон закричал в кабаке, полном народу: «Это подлые дамы подбили его на это!»

При этих словах графиня вскочила со своего места и начала ходить по комнате, заламывая себе руки. Теодора оставалась спокойной и неподвижно сидела в кресле. Это напускное равнодушие раздражало ее мать, которая, желая дать выход кипевшим в ней чувствам, вскрикнула:

– Ты не слышала, Теодора? Или ты не поняла всей важности этих страшных слов?

– Я все слышала и все поняла, матушка, — холодно ответила Теодора. — Но я вам уже говорила, что теперь мы должны быть готовы слышать страшные известия и жить в постоянном страхе.

– Ты хладнокровна, дочь моя, — возразила графиня с жалкой иронией. — Ты очень хладнокровна, и это меня радует, потому что это хладнокровие позволяет тебе спокойно и безмятежно жить среди окружающей нас со всех сторон опасности и не обращать внимания на сгущающиеся над нами тучи.

– Ну и как там наш Арзак? — спросила Мари Будон Жана Морена. — Как он принял деньги и вещи, которые ты отнес ему от дам, и как решил себя вести, когда его приведут в суд?

– Вот ваши деньги, — сказал Будуль, положив на стол несколько золотых монет.

– Он отказался! — закричала графиня в отчаянии.

– О, вы не знаете Арзака, — возразил Будуль. — У него не хватило бы сил отказаться от золота.

– Так что же случилось? — спросила Мари Будон.

– Тюремщик не пустил меня к нему, вот и все.

Снова наступило молчание.

– Так и должно было случиться, — уныло сказала графиня.

Через минуту она продолжила, и в голосе ее слышалась покорность судьбе:

– Да, так и должно было случиться, потому что у Арзака было достаточно времени, чтобы все тщательно обдумать и понять, что в его же интересах сказать правду. И теперь преданность Жака, которая могла бы нас спасти, ровным счетом ничего не значит.

– Это почему? — с живостью спросила Мари Будон.

– А Клодина Бессон? — возразила графиня.

– Это правда, — прошептала служанка. — Что

нам даст молчание сына, если мать заговорит… а она молчать не станет.

В эту минуту раздался стук в дверь.

– Кто бы это мог быть в такое время? — поинтересовалась графиня.

– Это, наверно, к аббату Карталю, — предположила Теодора.

– Постучали бы три раза, — сказала Мари Будон. — А я слышала стук только два раза; схожу посмотрю.

Она сбегала на кухню за свечой и пошла открывать. Через минуту она вернулась, держа в руке какую-то бумагу.

– Это к нам? — спросила графиня.

– К нам, ваше сиятельство. Вот что мне дали.

Мари Будон передала бумагу графине и поставила перед ней свечу. Та взяла письмо и быстро пробежала его глазами. Но после того, как она прочла его второй раз, глаза ее загорелись, кровь прилила к лицу; дрожа от негодования и гнева, она закричала:

– Вызов!.. Вызов нам! Явиться в суд!.. Кто же его послал?.. Ах! Эта дерзость переходит всякие границы! Кто? Она! Она! Госпожа Тарад! Наглая тварь!

– Возможно ли это, матушка? — вскрикнула Теодора с меньшим негодованием, но с большим испугом, чем графиня, потому что ее бил озноб при одной мысли явиться в окружной суд. — Вызов!

– Посмотри сама. К тому же это адресовано тебе, тебя госпожа Тарад через своего адвоката вызывает в суд, где она будет кичиться своим горем, а ты туда явишься в качестве обвиняемой.

Госпожа Марселанж схватила бумагу и быстро пробежала ее глазами.

– Это правда, — прошептала она дрожащим голосом. — Но меня вызывают как свидетельницу. — Уронив бумагу на пол, она прибавила, дрожа от волнения: — Я умираю при одной мысли явиться в суд перед лицом высшего общества нашего города, которое сбежится, чтобы поглазеть на меня, когда эта женщина станет наслаждаться моим унижением!

– Ты, ты, моя дочь, будешь унижена перед такой женщиной и перед такими людьми! — вскрикнула графиня. — Полно! Значит, все людские отношения изменились до неузнаваемости. Нет-нет, ты вспомнишь, что ты урожденная ла Рош-Негли де Шамбла, и сама раздавишь их всем величием своего имени, всем блеском своего титула.

– Но подумайте, матушка, о том, что может сказать Арзак и что он, несомненно, скажет. Смогу ли я тогда сохранить гордость и доброе имя, если эти открывшиеся факты навлекут на меня гнев толпы и, быть может, приведут к моему немедленному аресту?

При этих словах графиня бросилась к дочери в порыве материнской нежности и любви.

– Тебя же арестуют! — закричала она, заключая ее в объятия, и срывающимся голосом прибавила: — Я забыла об Арзаке.

После долгого молчания Мари Будон спросила почти шепотом:

– Уже поздно, ваше сиятельство, можно Будулю уйти?

Графиня кивнула.

– Уходи, а завтра мы тебя ждем в обычное время, — велела Мари Будон Жану Морену.

Потом, обратившись к своей госпоже, она сказала: