Замок Шамбла

Геру Констан

– Пора бы вам отдохнуть, ваше сиятельство.

– Да, Мари права, — повернулась графиня к дочери. — Нам очень нужен отдых… и силы для страшных испытаний, которые нам предстоят. Пойдем, Теодора.

Обе женщины пошли в свою спальню, в то время как Мари Будон провожала Жана Морена.

XXVI

В этом мрачном и полном загадок деле Пюи разделился на два лагеря: одни стояли за Марселанжей, другие были на стороне Шамбла. Каждая «партия» столь страстно отстаивала свою позицию, что в гостиных и даже в семьях постоянно велись споры, за малым не доходившие до рукоприкладства. Весь город только тем

и занимался, что без конца обсуждал это дело, поэтому неудивительно, что все жители Пюи с нетерпением ждали дня начала слушаний о лжесвидетельстве, поскольку в результате этого процесса суд должен был установить истину и, как следствие, невиновность или виновность графинь де Шамбла.

И вправду, если Арзак, подкупленный дамами, лгал, маловероятно, чтобы он позволил осудить себя ради их спасения. Следовательно, если он признается, что поддался подкупу, то это будет означать одно — вину матери и дочери. Если же молодой пастух будет упорно настаивать на своих прежних показаниях, то невиновность графинь де Шамбла сделается очевидной. Не подозревая, что они суть не что иное, как послушные орудия Мари Будон, аббаты Карталь, Друэ и Гед, с искренней убежденностью расположившие набожных людей и высшее общество Пюи к госпожам Шамбла, во всеуслышание утверждали, что вечером первого сентября Жак Бессон находился в доме графинь де Шамбла. Потом, опять же под влиянием Мари Будон, аббаты настраивали общественное мнение против госпожи Тарад, описав ее вольнодумной особой без правил, без веры, кознями спровоцировавшей арест Жака Бессона, желая тем самым бросить тень на его хозяек, графинь де Шамбла.

Итак, у обоих семейств имелись свои приверженцы, враждебно настроенные к своим оппонентам: аристократия и духовенство поддерживали графинь де Шамбла, буржуа и простой народ были на стороне Марселанжей. Все эти перипетии дамам подробнейшим образом пересказывал аббат Карталь. Таким образом, они каждый день узнавали, кто на чьей стороне и у кого сторонники влиятельнее и могущественнее.

Но это внешнее спокойствие скоро кончилось, поскольку от «борьбы партий» им пришлось вернуться к Андре Арзаку и Клодине Бессон. Произнеси они хоть одно слово, и оно станет для графинь де Шамбла смертным приговором. В такой ситуации графиня и ее дочь начали бояться всего на свете. Говорили, что адвокат Марселанжей — восходящая звезда адвокатуры Лиможа, и графиня чрезвычайно опасалась молодого Теодора Бака, считая его чуть ли не злым гением. К тому же она ничего не смогла о нем разузнать. Никто в Пюи понятия не имел, кто он такой, что придавало ему ореол таинственности, повергавший графиню в еще больший ужас.

Госпоже Негли также не давали покоя слова Клодины Бессон: «Пройдитесь по городу, и вы узнаете, какова ваша репутация!» Она все больше хотела знать, как в городе относятся к ней и к ее дочери, поскольку это отношение напрямую влияло на присяжных и даже на судей. Постоянно преследуемая этой мыслью, графиня решила сделать несколько визитов по соседству вместе с дочерью, которая сначала долго отговаривала мать, но потом согласилась с какой-то фатальной обреченностью.

Когда они вышли из дома, было около четырех часов дня. Не успели они пройти и пятидесяти шагов, как их окружила толпа зевак, и графиня тотчас пожалела о своем решении.

– Вернемся, матушка, вернемся, умоляю вас! — твердила Теодора тихим голосом, вся дрожа от страха.

– Вернуться — значит бежать, — ответила графиня, в которой гордость преобладала над всеми остальными чувствами. — Это значило бы пойти на поводу у черни. Напротив, надо идти, высоко подняв голову.

Несмотря

на мольбы дочери, графиня твердой поступью направилась к растущей с каждой минутой толпе зевак, почтительно расступившейся при ее приближении.

– Вот видишь, — торжествуя, сказала графиня, — эти люди понимают, что они ниже нас, и всегда готовы склониться перед нами, в то время как мы всегда помним о своем положении.

Но через пять минут толпа любопытных удвоилась, и скоро обе женщины услышали глухой ропот, потом странные, неизвестные им слова, об отвратительном значении которых они смутно подозревали, ловя там и сям грубую шутку и циничное замечание насчет подозрительной схожести следов оспы, обезобразившей благородную госпожу Шамбла и ее бывшего свинопаса. Чем дальше они продвигались, тем больше становилась толпа, тем более грубые раздавались реплики. Наконец народное негодование переросло в крики и свист, что было куда унизительнее, чем все остальное, поскольку для чванливых и высокомерных людей нет ничего хуже стыда.

Дамы были смертельно бледны. У Теодоры кружилась голова, зубы стучали, перед глазами плыл туман. Она шла, вздрагивая от криков, и шаталась как пьяная. Графиня, губы которой посинели, делала невообразимые усилия совладать с собой и вспомнить хоть один дом, где бы они могли укрыться от своих палачей. Но странное дело, она вдруг забыла имена хорошо знакомых ей людей, у которых они с дочерью регулярно бывали, хотя с десяток таких домов находились на их пути. От криков и оскорблений мысли госпожи Негли путались, и перед ее глазами вставали картины одна ужаснее другой. Запыхавшиеся, обезумевшие, словно лани, чувствующие позади себя дыхание свирепой гончей своры, они шли, не смея остановиться.

Так они добрались до окраины города, до крутого спуска, что вел к мосту. Преследовавшая их толпа учинила настоящую охоту — нечто смешное и постыдное, варварское и унизительное. Крик, хриплый, свирепый, грозный, как рычание тигрицы, чьи детеныши в опасности, вдруг заглушил гогот и свист. Улюлюканье прекратилось, как по волшебству. Потом какая-то женщина бросилась к жертвам, схватила их за руки и заставила обернуться лицом к толпе.

– Куда это вы идете? — спросила она гневным голосом. — Вы ошиблись дорогой. Пожалуйте сюда, и пусть только кто-нибудь осмелится преградить вам путь!

Этой женщиной была Мари Будон. С пылающим лицом, сверкающими глазами, с судорожно подергивающимися губами, она вызывающе смотрела на толпу, дотоле столь грозную, а теперь тихую и безмолвную.

– Пойдемте же! — сказала она, обращаясь к своим хозяйкам.

Она прямо пошла на толпу в сопровождении дам, и, подчиняясь ее неустрашимости, люди медленно расступались. Вдруг какой-то пьяница преградил им путь и, бросив дерзкий взгляд на госпожу Марселанж, подбочениваясь, крикнул:

– Позвольте, без моего разрешения пройти никак нельзя!

Мари Будон подошла к нему, взглянула прямо ему в лицо и сказала с напускным спокойствием, которое обмануло простолюдина:

– В самом деле? А что надо сделать, чтобы получить это разрешение?

– Я должен поцеловать эту бабенку, — и он указал пальцем на Теодору.

– Да-да, пусть он ее поцелует! — закричали грубые и насмешливые голоса.

– Ах, сколько оскорблений! — прошептала Теодора, у которой потемнело в глазах. — Я этого не переживу!

– Так мы без этого не пройдем? — спросила Мари Будон с легкой дрожью в голосе.